Array Шэнь Жун - Царь-дерево

— Есть еще одна формальность… Это твое отношение к вопросу о Го Цзиньтае.

Пэн Шукуй сразу же помрачнел, в глазах его зажегся гневный огонек. Инь Сюйшэн бесстрастно встретил его взгляд.

— Нечего смотреть на меня так, — высокомерно сказал он. — Я вовсе не собираюсь принуждать тебя и тем более не намерен извлекать из этого какую-то пользу для себя. Го Цзиньтай — мертвый тигр. Для его изобличения с лихвой хватит и того, что уже за ним есть, без дополнительных разоблачений. Одного только «дела о здравице» хватит ему расхлебывать всю жизнь. Комиссар Цинь хочет от тебя только одного — чтобы ты выразил свою позицию в этом вопросе.

Здесь Инь Сюйшэн сделал паузу, чтобы посмотреть, как на это реагирует Пэн Шукуй. Видя, что гнев собеседника начинает стихать, он продолжал:

— Верность в дружбе, чувство личной привязанности — все это хотя и не поощряется, но и не осуждается. Однако я полагаю, что ты служишь в армии не ради того или иного человека!

Инь Сюйшэн в возбуждении встал и начал ходить из угла в угол. Затем, заметно смягчив тон, сказал:

— Я так терпеливо и доброжелательно тебя уговариваю исключительно ради тебя же самого. Вспомни, в какую передрягу попала Цзюйцзюй. У кого из тех, кто видел это, сердце не зашлось болью?!

Инь Сюйшэн говорил прочувствованно. Пэн Шукуй горестно повесил голову. Инь Сюйшэн снова сел и, как бы раскрывая самое сокровенное, продолжал:

— Конечно, я при этом думаю и о наших ротных кадрах. Ты, несомненно, знаешь, что тебя высоко ценят и наверху, и внизу. Мы с тобой боевые товарищи, много лет прослужили вместе, к тому же еще и земляки, и мне не пристало кичиться перед тобой своим положением. У меня такое предчувствие, что нам с тобой на роду написано идти в одной упряжке, тянуть «первую роту форсирования реки». И я еще надеюсь увидеть тебя коренником!

Инь Сюйшэн весело рассмеялся. Линия обороны, которую возвел в душе Пэн Шукуй, разом рухнула. Он был не в состоянии выдержать атаки, построенной на тактике кнута и пряника. И он стал взвешивать все на весах своего сердца.

Это последняя возможность, больше не представится. Упустишь ее, и Цзюйцзюй негде будет приклонить голову. Упустишь ее, и родным, оставшимся дома, не миновать беды. «Убежал монах, да не убежит кумирня». Слова, сказанные вчера тем парнем, не пустая угроза. О какой законности можно говорить в теперешней деревне?! Там сейчас замордовать человека до смерти ничего не стоит…

Изобличать… Но в чем изобличать? Свернув самокрутку, Пэн Шукуй закурил, делая глубокие затяжки. После долгого размышления он поднял голову и в нерешительности посмотрел на Инь Сюйшэна. Тот все это время внимательно следил за Пэн Шукуем. Он уже понял состояние собеседника и, не торопясь, но и не теряя мига, сказал:

— Вспомни хорошенько, какие у Го Цзиньтая были ошибочные высказывания. Приведи хотя бы одно какое-нибудь, и все!

Какое-нибудь! Да ведь это же будет еще одно обвинение против комбата! Пэн Шукуй продолжал мучительно думать.

«Цинь Хао любит говорить красивые слова. Если с Залом славы ничего не получится, то для «первой роты форсирования реки» это будет конец!» Эти слова комбата были прямо направлены против Цинь Хао, и их приводить ни в коем случае нельзя. «В нынешние времена даже навонять и то не могут без подтасовки!» А эти слова и того пуще, за них комбат может поплатиться жизнью! «Луншаньская стройка — дохлая лошадь, и продолжать ее — значит лечить дохлую лошадь». Эти слова комбат сказал в полуофициальной обстановке, к тому же они относились к конкретной стройке и, надо полагать, были переданы Цинь Хао.

— Шукуй, да придумай что-нибудь, и дело с концом! — подсказал Инь Сюйшэн. — Нам ведь только потрафить комиссару.

Пэн Шукуй по-прежнему молчал повесив голову.

— Нельзя больше колебаться, Шукуй! — нажимал Инь Сюйшэн. — Учти, что это решающий момент, и единственный. Как говорит пословица, «проедешь эту деревню — больше постоялого двора не будет»!

— Он… однажды… сказал мне… ты, наверное, тоже слышал… — Пэн Шукуй говорил очень тихо, еле слышно.

— Что именно?

— Он сказал… что стройка — это дохлая лошадь… что продолжать ее… все равно что лечить дохлую лошадь.

— Это то, что надо! Теперь я могу поручиться, что все будет в порядке! — Инь Сюйшэн улыбался. — Все! Можешь идти отдыхать. Если на сей раз тебя не повысят в должности, я не я буду!

Потоптавшись в нерешительности, Пэн Шукуй вышел. «Наконец это испытание позади, — думал он. — Теперь вопрос с Цзюйцзюй, я думаю, решен. Теперь она спасена». Он глубоко вздохнул. Ему казалось, что теперь у него наконец-то полегчает на сердце. Но на душе почему-то было ужасно тяжело.

С моря тянул ночной ветерок, свежий и прохладный. По телу пробежала холодная дрожь, словно он внезапно проснулся после кошмарного сна. Он остановился. Идти к себе в отделение не хотелось — боялся встречи с людьми, с Цзюйцзюй. Бойцы, работавшие в дневную смену, давно уже легли спать. Около времянки никого не было. Он медленно брел куда глаза глядят и незаметно для себя очутился в рощице позади командного пункта роты. Сел на землю, тяжело опустившись у большого валуна. Из-за бегущих облаков выплыла луна, круглая, яркая, словно висящее в вышине зеркало. В бессилии откинувшись на валун, он физически ощутил, как на его душу легла черная тень. Тень на его человеческое достоинство. Огромная тень! «Комбат, комбат… — мучительно думал он. — Почему именно я должен обличать тебя! И почему я должен обличать именно тебя!» Он закрыл глаза, по лицу его покатилась горючая слеза…

С тех пор как Го Цзиньтай подобрал его тогда на берегу канала и привел в часть, он вел его по жизни — учил воинскому мастерству, фехтованию, трудовым навыкам. Комбат во всем шел впереди солдат, заботливо к ним относился. Примеров его отеческой заботы о подчиненных было несчетное множество, всех и не упомнишь. Сейчас перед глазами Пэн Шукуя отчетливо, в мельчайших подробностях встал небольшой эпизод из того времени, когда он только-только начинал свою службу в части. Часть тогда стояла в районе Цюэшань, на севере полуострова. Время было голодное. И дома голодал, и в солдатах тоже еще ни разу не поел досыта. Солдату труднее всего стоять в карауле в ночную смену — и голод мучает, и сон одолевает, нет никакой мочи терпеть. Одной безлунной ночью очередь стоять в карауле дошла до них с Инь Сюйшэном. Заранее обсудив, как перетерпеть эту муку, они перед наступлением темноты прошлись по ротному огороду, где неожиданно обнаружили в посадках недавно зацветших баклажанов два небольших плода размером с голубиное яйцо и тут же договорились, что сорвут эти баклажаны, заступив в караул, и съедят сырыми, чтобы хоть как-нибудь утолить голод. Заступив на пост, они пошли к тому месту, где засветло присмотрели баклажаны. Обшарили все, но баклажаны словно испарились. Оба были страшно раздосадованы. В этот момент подошел комбат, который был в ту ночь поверяющим.