Array Шэнь Жун - Царь-дерево

Еще долго мучительно думал он и вопрошал: комиссар Цинь, политрук, командование Луншаньской стройки, как это вы сделали так, что наш Дачжуан в своем сознании поменял слова местами?

Проливной дождь шел целые сутки. Все канавы и овраги в горах Луншань превратились в ревущие потоки. Этот ливень всю ночь звучал набатом в душе Го Цзиньтая. У каждого события есть свои предвестники. Для Луншаньской стройки, имевшей дело с крайне ненадежными породами, ливень был предвестником обвала. Сердце Го Цзиньтая сжимали дурные предчувствия. Но он был лишен даже права разделить опасность с бойцами роты. Ему оставалось лишь терпеть приступы скорби и душевной боли, которые принесла ему печальная весть о смерти Сунь Дачжуана. Эта смерть вызвала в нем множество мыслей. Он вспомнил двух бойцов, погибших на Цюэшаньской стройке. До сих пор они стояли перед его глазами, как живые. Особенно ему запомнился восемнадцатилетний новобранец. Краснощекий, с неровными мелкими зубами, он очень любил петь. Управляя вагонеткой с ножным приводом и мурлыча песенку, он врезался в крепежную стойку и погиб. Сколько уже лет звучит в ушах эта любимая им песенка!

На Луншаньской стройке более двух тысяч бойцов. Всех их дома ждут папы и мамы, братья и сестры. Родители отдают своих сыновей на военную службу, руководствуясь чувством долга. Но и верой тоже. Мысленно готовые к тому, что родной им человек может погибнуть, они вправе надеяться, что он погибнет не зря. Власть, данная командиру, может принести людям счастье, а может и несчастье. Власть может стать мечом, с помощью которого командир приведет подчиненных к славе, а может обернуться заступом, с помощью которого он выроет им могилу. Люди, в руках которых находятся судьбы других людей! Даже самые ваши незначительные корыстные побуждения или оплошности, самые пустячные упущения по службе могут обернуться преступлением, которому нет прощения!

Дождь продолжал накрапывать, постепенно стихая. Внезапно дверь сарая распахнулась, и в нее ввалился Пэн Шукуй, с головы до ног мокрый и весь в глине. Не дав Го Цзиньтаю и рта раскрыть, он бухнулся ему в ноги и разрыдался.

— Комбат! Я… Я виноват перед вами…

— Не надо так убиваться, Шукуй. Ты всего лишь повторил открыто правду, которую я сказал.

Он вытащил из-за пояса полотенце, по-отечески отер мокрое от дождя и слез лицо Пэн Шукуя и со вздохом сказал:

— Если уж на то пошло, так это я виноват перед тобой. «Большие учения», несомненно, закаляют бойцов, но я тогда формально подходил к делу. Если бы я не держался все время за асов, не думал о славе, ты давно уже получил бы повышение в должности. Это я тебе помешал, это из-за меня ты оказался в нынешнем положении. Вспомни, Шукуй, я…

— Не надо об этом, комбат! — Пэн Шукуй резко поднялся. — Я понял все: слава, деньги, чины — это как утроба, которую никогда не насытишь. Мир вон какой большой, в нем каждому найдется посильное дело. А вы берегите себя, комбат!

Крепко сжимая руку Пэн Шукуя, Го Цзиньтай, горько усмехаясь, сказал:

— Я старая кость! Как Конфуций, в сорок лет перестал сомневаться, в пятьдесят — познал волю Неба. Пусть себе Цинь Хао мордует меня! Главное, Шукуй, — это вы, молодежь! Передай командирам отделений мои слова: пусть больше заботятся о солдатах, больше думают о своем долге перед ними!

Глаза его увлажнились, и он несколько раз тряхнул руку Пэн Шукуя.

Всю ночь напролет после того, как Циньцинь вернулась из госпиталя, простившись с Сунь Дачжуаном, ее мучили кошмары. Ей снилось, будто ударное отделение построено на краю обрыва над пропастью. А она по приказу политрука под аккомпанемент бамбуковых кастаньет декламирует для воодушевления бойцов стишок:

Прыгнул в пропасть Ван Шичжун… Прыгнул Сунь Дачжуан… Один за другим попрыгали остальные бойцы отделения… Затем политрук и ее столкнул в пропасть. Она ощутила, как тело ее, кружась и переворачиваясь, летит в бездонную глубину все ниже и ниже. Ей хотелось кричать, но крик не получался. Она отчаянно билась и барахталась и внезапно проснулась. За стенами времянки ревел ветер, шумел дождь, сверкали молнии, грохотал гром. Рядом с ней спокойно спала Цзюйцзюй.

Ей стало не по себе. Она хотела разбудить Цзюйцзюй, но не осмелилась и, свернувшись калачиком, спрятала голову в подушку. В эту темную, грозовую ночь, терзаемая предчувствием ужасного и мучимая горестями жизни, она с такой остротой тосковала по маме! Ей казалось, что в этом мире только под маминым крылышком она будет чувствовать себя надежно и покойно. За два с лишним года службы в армии она ни разу не смогла съездить навестить маму. После приезда на Луншаньскую стройку она послала ей уже восемь писем, но мама почему-то не ответила ни на одно. Где она сейчас? Заболела? Или… Циньцинь не решалась думать об этом. Слезы скатывались по ее щекам и капали на подушку.

Раннее утро, дождь прекратился. После подъема подруги по времянке разошлись каждая в свое отделение. Цзюйцзюй пошла работать на кухню. Циньцинь, до которой дошла очередь дежурить, прибралась во времянке, подмела полы и собралась идти в ударное отделение. В это время во времянку зашел Чэнь Юй.

— Циньцинь, пришло письмо от твоей мамы. Оно было вложено в конверт ее письма ко мне. Она просила передать его тебе, — с горестной ноткой в голосе произнес Чэнь Юй, передавая письмо.

Циньцинь тут же развернула письмо и стала читать:

«Доченька!

Вчера я получила от тебя сразу восемь писем. Мне их передала одна женщина из нашего художественного училища. Не писала тебе, так как уже более двух месяцев нахожусь в командировке и не имею постоянного адреса. К тому же я узнала, что тебя перевели из агитотряда дивизии, но не сразу узнала, куда именно. Я знаю, что все это время ты с нетерпением ждала от меня письма. Извини меня, доченька! Но я верю, что ты не будешь сердиться на меня, я ведь знаю, как ты любишь меня! Когда я узнала, что ты сейчас служишь в одном отделении с Чэнь Юем, это меня обрадовало и успокоило. У меня сейчас все хорошо, так что ты не беспокойся.

Ты спрашиваешь, почему я не разрешаю тебе есть рыбу. Настало время рассказать тебе об этом, и я собиралась сделать это, даже если бы ты не спросила меня. Моя не знающая жизни доченька! Мне давно следовало просветить тебя во многом.