Джозеф О'Коннор - Ковбои и индейцы

— Она никогда бы не смогла жить без папы, — сказала она, — если б папа ушел первым.

Ее брат Марио встретил их на маленькой станции. Он неловко поцеловал Марион и молча пожал руку Эдди, оглядев его с ног до головы. У Эдди создалось впечатление, что Марио от него не в восторге. Вообще, Марио был очень тихий парень; единственная примечательная его черта — слишком близко посаженные глаза. Одет он был в клетчатую рубашку и зеленые брюки. Он предложил по дороге зайти в гостиницу и пропустить по стаканчику, но Марион отказалась.

— Марио? — прошептал Эдди, когда они устроились на заднем сиденье машины.

— Ланца [49] Ланца Марио (1921–1959) — известный американский певец (тенор), по происхождению итальянец. , — объяснила Марион, — он очень нравился моему отцу.

Впервые она дала волю слезам, когда вошла в дом на Фактори-стрит. Там было накурено, соседи поднимались по лестнице в спальню, чтобы увидеть миссис Мэнган в гробу. Кто-то толкнул Эдди локтем и кивнул на его шапочку, но Эдди ее не снял.

В спальне со стены самодовольно улыбалась картина с изображением Святого Сердца, в комнате пахло ладаном. На ночных столиках, на пожелтевших кружевных салфетках, были разложены карточки с траурной окантовкой и черными крестами. На подоконнике стоял стакан воды. Дверцу платяного шкафа украшали плечики с бледно-голубой сорочкой.

Руки миссис Мэнган были сложены на животе, в желтых от никотина пальцах зажаты четки. Восковое лицо выглядело спокойным и задумчивым. Казалось, она вот-вот откроет глаза. Странное чувство. Эдди смотрел на эту мертвую женщину и видел отчетливое сходство с Марион — особенно в выступающих скулах, в рисунке бледных губ. Странно вот так встретиться с нею в первый раз.

Эдди пришло в голову, что постель, скорее всего, та самая, на которой была зачата Марион. Странная мысль, но она прочно засела в голове, и он никак не мог ее отогнать.

В комнате первого этажа отец Марион, закрыв лицо руками, сидел в низком кресле, в углу возле печки.

— Папа, — тихо сказала Марион, — это Эдди, я тебе о нем говорила.

Мистер Мэнган даже не взглянул на Эдди. С тыльной стороны руки у него были красные и морщинистые. Он беззвучно плакал, вздрагивая всем телом; то и дело кто-нибудь подходил к нему, пытался успокоить, но безуспешно.

Эдди сказал, что, наверно, ему не стоило приезжать. Он чувствовал себя так, словно без позволения вторгся в чужую жизнь. Марион объявила, что он говорит глупости, но попросила его прогуляться по городу. Ей надо потолковать с отцом.

Эдди прошелся по главной улице мимо дешевых магазинчиков и пабов. Встречные таращились на него. И все они выглядели как жертвы родовой травмы. Эдди чувствовал себя чужаком — будто вдруг очутился где-то на Диком Западе. Это впечатление еще усиливалось оттого, что главная улица сплошь пестрела американскими названиями. Здесь была пиццерия «Звезды и полосы», бар «Янки Дудл», закусочная «Жареные куры», «Бостонская чайная», «Голливудские стрижки», гриль-бар «66-е шоссе», бургер-бар «Луна прерий» и ателье «Моды Майами», в витрине которого, для полноты картины, красовался огромный флаг Конфедерации, а на тротуаре стояла фигура Дяди Сэма в полный человеческий рост.

Старики при встрече с Эдди приподнимали шляпы и желали ему приятного дня. Когда он зашел купить сигареты, парень за прилавком минут пятнадцать рассуждал о правительственном проекте транспортного лицензирования и о том, как это повредит туристской индустрии.

— Вы сами турист? — спросил он.

— Нет, — сказал Эдди, — я из Дублина.

Парень сказал, что именно это он и имел в виду.

Мимо бетонных микрорайонов Эдди дошел до самой окраины городка, где кончались электрические ограды и начинались каменные стены. У старинной разрушенной церквушки приютилось протестантское кладбище — почти сплошь могилы женщин, умерших «во время родов». Камни позеленели и заросли мхом. Ни одна из этих женщин не дожила до сорока.

Эдди смотрел в поля, пытаясь понять, что такого находили поэты и восторженные натуры в этих пустынных унылых местах. В туманной дали чернели армейские наблюдательные вышки, они как бы вырастали из земли, будто диковинные растения, и Эдди невольно подумал о сказочных великанах и бобовых стеблях. Все казалось неподвижным, даже пасущиеся коровы. Эдди пришло в голову, что это — одно из немногих мест, где завораживает не зримый пейзаж, а что-то незримое, недоступное глазу.

В половине пятого Эдди вернулся на Фактори-стрит, немного постоял в холле, пил чай и болтал с Катрин, одной из старших сестер Марион. Катрин была сиделкой. Пухлое приятное лицо и оранжевая помада на губах. Эдди высказал ей свои соболезнования, а Катрин ответила, что мать прожила тяжелую жизнь и для нее к лучшему, что все это кончилось. Она была сама не своя с тех пор, как отец оставил работу. Нервы вконец расшатались.

— Ведь это вы живете в Лондоне? — спросил Эдди.

Катрин смутилась.

— Нет, — ответила она, — из всех нас в Лондоне живет только Марион.

Эдди сказал, Марион уверяла его, что в Лондоне у нее есть сестра. Нет, ответила Катрин, разве что папа в свое время подгулял, и засмеялась.

— Господи, прости меня, — она опять хихикнула и перекрестилась, — за то, что я смеюсь. А бедная мама лежит там, наверху…

Оставшись в одиночестве, Эдди задумчиво курил, прислушивался к далекому рокоту грома, — как вдруг открылась дверь, и Марион позвала его в гостиную. Она выглядела сильной и решительной. Готовой ко всему.

Ее отец сидел возле печки, спиной к двери, помешивая кочергой угли. Конец кочерги раскалился докрасна.

— Папа, — сказала она, — Эдди пришел.

Мистер Мэнган что-то проворчал, положил кочергу, вытер руки о твидовые штаны и, повернувшись к Эдди, протянул ему руку. Эдди едва не рассмеялся, рука у него дрогнула, и чай пролился на блюдечко.

У отца Марион не было носа. Вместо носа под темными глазами краснел шелушащийся рубец и виднелись две черные дыры — ноздри. Эдди разглядывал это лицо, забыв о приличиях, настолько он был ошарашен. Он и представить себе не мог человека без носа. Искал взглядом нос, хоть какой-то нос, но не находил. Потом перевел взгляд на неподвижные глаза отца Марион. Хотел сказать: «У вас нет носа», но не сказал. Хотел повернуться к Марион и попросить о помощи.

Голова у Эдди кружилась. Он машинально пожал горячую влажную руку. Старался не смотреть, но не мог отвести глаз, а отец Марион все время глядел в сторону, смущаясь Эддина смущения.

— Ты хороший парень, если приехал, — гнусаво проговорил он, глядя на кухню, смежную с маленькой комнаткой. От него пахло торфом.

— Это самое малое, что я мог сделать, мистер Мэнган, — хрипло сказал Эдди, покраснев до кончиков ушей.