Джозеф О'Коннор - Ковбои и индейцы

— Пожалуйста, Эдди, остановись.

— «Пожалуйста, Эдди, остановись», — передразнил он. — Спорим, ему ты такого не говорила! А, Марион?

Марион замерла как вкопанная и, сверкая глазами, повернулась к Эдди.

— А если и не говорила, — крикнула она, — твое-то какое дело?

Эдди сказал, что дело самое что ни на есть его и что в эту игру играют двое. О да! Он чувствовал, как на него волной накатывает холодная рассудочная ярость, убийственное спокойствие, и знал, что в таком состоянии может сказать что угодно — что угодно, только бы уязвить ее.

Он сказал, что если она в свое время поразвлеклась с этим парнем, то он не в обиде.

— Я имею в виду, — усмехнулся он, — нам всем нужно перебеситься. Все мы с кем-то развлекаемся, не ты одна.

Улица была тихой и темной, только что-то шуршало в мокрых кустах живой изгороди.

— Просто будь честной. Мне все равно. Правда все равно, но думаю, я, по крайней мере, заслужил, чтоб все было без вранья. — Он слышал собственное яростное дыхание, слышал, как колотится сердце. — Просто скажи мне правду, больше я ничего не прошу. — Он позволил себе горький сардонический смешок. — Каждый через это прошел.

Марион прибавила шагу, оставила его позади. Эдди догнал ее, сгреб за плечи, повернул лицом к себе. Она плакала, с ресниц текла тушь, прочерчивая на щеках черные дорожки.

— Мерзавец, — всхлипнула она и закрыла лицо руками, — убирайся к черту, убирайся куда хочешь!

Она вырвалась из рук Эдди, ее каблучки застучали по мостовой. Эдди слышал, как она всхлипывает, уходя прочь, тень ее в желтом свете фонарей становилась все длиннее. За углом она наклонилась, сняла туфли и пошла дальше босиком — плача, держа туфли в руках, спотыкаясь о брусчатку. Потом оглянулась на Эдди и пронзительно крикнула:

— Эдди Вираго, я проклинаю тот день, когда встретила тебя!..

Казалось, ее голос доносится от каждой изгороди, из каждого уголка маленького, темного, пропахшего торфом городишка.

Потом все сидели в гостиной маленького дома на Фактори-стрит. Марион не разговаривала с Эдди весь вечер. Телевизор был включен, и все смотрели «Рокфордские материалы». Марио разбирал на части и снова собирал штепсель — без особой цели, просто чтобы занять руки.

И пока Эдди сидел, вдыхая запах угольной пыли и капусты, пытаясь подавить в душе ярость, ему в голову пришла странная мысль.

Поразительно, до чего ярко проступает у этих людей семейное сходство. Дети, их матери, их дед… Невозможно не заметить. Эдди не мог взять в толк, почему это так его раздражает. По крайней мере, вначале не мог. Он смотрел на отца Марион, сидевшего в крохотной кухне, — как он касался ее, как обнял за плечи, когда она отошла от раковины, как Марион медленно вытерла руки фартуком, прежде чем сняла с него галстук. Мысли кружились у Эдди в голове. Внезапно Марион перехватила его взгляд и нахмурила брови. Отвернулась и ногой захлопнула кухонную дверь. Все в комнате при этом посмотрели на Эдди — все, кроме Марио, который по-прежнему сосредоточенно возился со штепселем, разбирал его и снова собирал, словно в доме ничего не случилось. Но даже это уже не раздражало Эдди. Он целиком ушел в свои мысли.

В этой семье все крепко держались друг за друга, вне всякого сомнения. Настоящая традиционная ирландская семья. Из тех, о каких пишут в книгах. Эдди обвел взглядом младенцев — их злые мертвые глаза, широко разинутые орущие рты. Он пытался вспомнить, где раньше видел такие глаза, пустые, странные, зеленые, как море у Сандимаунта, казалось смотревшие на него с яростной издевкой. И внезапно с болезненной дрожью сообразил.

— Что случилось, Эдди? — ухмыльнулся Марио. — Что у вас такое на уме?

— Оставь ты его в покое, — оборвала Катрин.

— Это секрет, — хрипло ответил Эдди, заливаясь краской.

Марио рассмеялся — чуть громче, чем следовало.

— У всех свои секреты, — сказал он и опять принялся разбирать штепсель.

Эдди закрыл глаза. Ему стало холодно. Он слышал возню Марио, плач младенцев, приглушенные шепотки. И думал о том, как сегодня утром Марион прикасалась к лицу своего отца. Как отец притянул к себе ее нежное тело. Как его узловатые красные руки гладили ее волосы и губы.

Когда Эдди снова поднял веки, свет показался ему слишком ярким — до рези в глазах. Катрин смотрела на него. В ее взгляде читалось волнение. Секунду спустя она поднесла руку к щеке, так что Эдди больше не видел ее лица. Эдди уставился на закрытую дверь кухни и отхлебнул большой глоток виски. Пожалуй, он пьян даже сильнее, чем думал.

По дороге домой они не разговаривали. Марион сидела, надев наушники, с вызывающим видом; когда Эдди налил ей в кофе молока, она подозвала стюардессу, улыбнулась с очаровательной враждебностью и попросила другую чашку. Она сидела неподвижно, сложив руки на коленях, плотно стиснув губы. Когда Эдди коснулся ее запястья, Марион отдернула руку и так резко перевернула страницу журнала, что разорвала ее.

Потом она достала из сумочки маникюрные ножницы и принялась вырезать из заголовков черные буквы. С преувеличенным усердием и сосредоточенностью. Эдди смотрел на желтого человечка на листовке авиакомпании: человечек надевал маленький красный спасательный жилет, улыбался маленькой желтой улыбкой и обнимал маленькую улыбающуюся желтую жену. Потом Эдди перевел взгляд на ножницы. И вдруг подумал, что погибнуть в авиакатастрофе — не самое страшное в жизни.

В «Брайтсайде» Марион переоделась и сразу куда-то ушла, так и не сказав ни слова. Дверь она захлопнула с такой силой, что висевший у окна на плечиках выходной костюм Эдди рухнул на пол, как мертвое тело. Эдди не стал его поднимать.

Он сидел в комнате один, бренчал на гитаре и ждал. Надо же, на обоях уже почти не осталось свободного места: алфавиты занимали всю стену у кровати и противоположную стену до самых плинтусов, обрамляли окно и покрывали почти всю поверхность двери с внутренней стороны — густой лес букв. Минуло полчаса, а Марион не возвращалась.

— Ну и хрен с ней, — вслух сказал Эдди. Он открыл бутылку виски, которую дала им с собой Катрин, и налил себе изрядную порцию. Но стакан отдавал зубной пастой, и Эдди вылил виски в раковину, как «завязавший» алкоголик в мыльной опере. Еще через час он спустился вниз поговорить с мистером Пателем о похоронах.

Мистер Патель сокрушенно сказал, что должен идти к оптовикам. Выглядел он встревоженным и был явно в плохом настроении. Он попросил Эдди подежурить на регистрации, пока его не будет. Эдди ответил, что вообще-то ему это не с руки; прекрасно, сказал мистер Патель, если кому-нибудь захочется ограбить гостиницу, пусть грабят, ему все равно. Потом взял ключи от фургончика и вышел.

Сидя за регистрационной стойкой, Эдди позвонил нескольким людям, но, как выяснилось, все были заняты. Рут и Джимми обставляли комнату для гостей. Клинта не было дома, а Джинджер и Брайан не желали с ним разговаривать. Он набрал номер Джейка, но и его не застал: автоответчик сообщил, что Джейк ушел на вечеринку и не вернется до утра. Было четыре часа, и Эдди не очень понял, когда было записано сообщение — сегодня или вчера. «Вечеринки, — говорил Джейк, явно подражая Бадди Холли, — это круто!»