Маша Рольникайте - Привыкни к свету

Осторожно, чтобы не зашуршало сено, Нора выпрямляет затекшую ногу и поворачивается на правый бок. Снова приникает к щели. Конечно, это русские! Вот те, что соскочили с танков, — в красноармейских гимнастерках. Один усатый, а у немцев таких усов не бывает. И солдат, который показывает, чтобы машины съезжали к озеру, размахивает красным флажком. С такими их класс перед войной ходил на первомайскую демонстрацию. В деревне уже русские! Можно вылезать! Нора убеждает себя, а все равно не трогается с места. Лежит в своем укрытии на сеновале, смотрит в щель и рассказывает себе, что видит. Говорить с собою так, будто есть и вторая Нора, она привыкла уже давно. С тех пор, как маму с бабушкой забрали и она стала скрываться. Даже когда у людей — все равно одна. Чтобы не было так страшно, она сама успокаивала себя, что не надо бояться. Утешала, что не найдут. Теперь она уверяет себя, что свободна! Немцев нет, можно выйти! Но медлит. Почему дедок и Алдона не возвращаются из леса? Не знают, что здесь русские? А может, боятся, что немцы вернутся обратно? Она тоже подождет… Когда дедок сказал, что они все уходят, Норе стало страшно: она остается совсем одна! Но уйти вместе со всеми ей нельзя было — никто, кроме старого дедка Апутиса и его дочери Алдоны, не знает, что она здесь. Уйти после них? Где она там спрячется? Тут, в сарае, хоть есть укрытие. Чтобы никто не мог подступиться к сеновалу, дедок у двери нагромоздил сбрую, мешки, корзины. Тачку притащил. Даже косы с вилами сюда перенес. И попросил — раз она все равно остается — сторожить дом. Сверху хорошо видно. Если фашисты, отступая, подожгут его, то, как только они отъедут, Нора быстро слезет и станет гасить. Дедок и воды во все бочки налил, и полные ведра поставил на каждом углу. Но в спешке забыл принести ей крынку с питьем. Хлеба и кусок сушеного тминного сыра подал, а воду забыл. Норе уже много раз приходилось терпеть. То без еды, то без питья, иногда без того и другого. Она знает: если очень хочется пить, так, что вода даже мерещится, — ни за что нельзя думать о ней — ни как она расплескивается, когда из колодца тащишь полное ведро, ни как течет в реке, ни как дождевые капли стучат о подоконник. Нора старалась не думать о воде. Выискивала в сене вокруг себя цветки клевера и сосала их. Но это не помогало — они сочные только в поле. А от засохших першит в горле. Спуститься за водой она боялась. Хотя знала, что в деревне никого нет. Днем ни дымка над крышей, ни человека во дворе; даже случайно забытой несушки не осталось. Но сойти было страшно — каждую минуту могли появиться немцы. И они появились. Нора испугалась, что они остановятся, спрыгнут с машин и начнут все подряд поджигать. Но они пронеслись мимо. Следующие — тоже. Потом стали проезжать почти беспрерывно — машины, танки, опять машины. И не останавливались. Только сидевшие на них солдаты иногда стреляли по придорожному кустарнику, по закрытым ставням домов. А под вечер уже и стрелять перестали. Мчались с такой скоростью, что пыль за ними не поспевала — завихрившись, отставала и тут же попадала под колеса следующей машины. Но и ночью, когда танки грохотали реже, и на рассвете, когда больше никто не проезжал — в деревне стало совсем тихо, — слезть за водой Нора все не решалась. Уговаривала себя еще немножко потерпеть. Но ведь больше терпеть не надо! В деревне русские! Вдруг Нора окаменела — тот, усатый красноармеец влез в танк. Уезжают?! Она хочет с ними! Нора быстро выбралась из ямы в сене, соскользнула вниз, наступила на грабли. Чуть не наткнулась на косу. Выбежала во двор. Пусто. И танков отсюда не видно. Никого нет. А пионы, сверху казавшиеся живыми — так они кивали друг дружке головками, — теперь стоят неподвижно. Нора нерешительно делает шаг. Еще один. Осторожно подкрадывается к углу. Есть! И танки, и красноармейцы! Она хочет подбежать к ним, послушать, как они разговаривают. Но не может двинуться с места — ноги дрожат. И руки тоже. Она только повторяет себе, что пришла Красная Армия. И теперь ее уже не убьют! Два красноармейца идут сюда! Тянут какой-то провод. — Смотри! — восклицает один. — А ты говорил, нет ни души. Вот одна. Только очень маленькая. Они ей улыбаются… А Норе странно, что люди в военной форме ей улыбаются. — Девочка, ты здесь живешь? — спрашивает черноволосый. Он и сам смуглый, и глаза черные. А брови почти срослись — на переносице кисточка. — Там… — показывает Нора. — В сарае? — смеется чернобровый. — А почему не в доме? — Не кричи, Илико. Ты же ее пугаешь. Второй говорит потише. И волосы у него светлые. А глаза голубые. На гимнастерке три полоски — две красные и одна желтая. — А кто живет в доме? — Они ушли в лес. Прятаться. — А ты почему осталась? — Мне с ними нельзя. Он не понимает. — Чтобы их за меня не убили, — объясняет Нора. Оба удивлены. Не верят? — Честное слово! Если немцы находят кого-нибудь, кто прячется, забирают и того, кто прячет. — Ты пряталась? — удивился голубоглазый. — Я… — А сколько тебе лет? — Тринадцать. — И, спохватившись, добавляет: — Было тринадцать. Теперь уже шестнадцать. — Видал личного врага фюрера? — опять удивился голубоглазый. — Слушай, — неожиданно тихо, почти хрипло спрашивает Илико, — может, ты есть хочешь? Пить, только пить! Но губы такие сухие, что сказать это очень трудно. — Понимаешь, нам сейчас некогда, — будто извиняется голубоглазый и начинает разматывать свой провод. Нашивки на его гимнастерке шевелятся. — Но мы тебе принесем. Потерпи немного. — Зачем терпеть?! — восклицает Илико. — Сходи к нашему повару. Скажи — Илико и Витя просили накормить. — Верно, сходи. Кухня там, у озера. Любого спросишь, покажет, — обрадовался Витя. — Зачем спрашивать?! По запаху узнаешь. И ешь. Потом мы принесем — опять есть будешь. Поправиться надо. Невеста, а такая худая. — Не стесняйся, — советует и Витя. И убегает, на ходу разматывая провод. Илико спешит за ним. Вдруг оборачивается: — Слушай, ты не грузинка? — Нет… Они уходят за изгородь. Машут ей оттуда и убегают под гору. Она опять одна… Вдруг замечает у крыльца ведро. С водой! В ней солнце блестит. Как золотой цветок… Пить неудобно, она не умеет пить из ведра. Вода лезет в нос. И дышать трудно. Нора отрывается на миг, переводит дух и снова пьет. Захлебывается, задыхается. Пробует пить из пригоршни, но так не напиться. Устала. И, кажется, напилась. Но уйти от воды не решается. Нора сидит, опустив руку в ведро, и шевелит пальцами. Солнечный отблеск сверкает, слепит. Внезапно она вздрагивает — ее могут увидеть! И сразу вспоминает — теперь это уже не страшно! Не надо бояться. И прятаться больше не надо. Нора смотрит вокруг. До чего просторно! Над головой до самого неба — ничего! Ни потолка подвала, ни ската крыши.