Николай Никонов - Собрание сочинений в 9 т. Т. 8. Чаша Афродиты

Так думал я, стоя на ночном ветру, на пустом шоссе, пока не показалось вдали такси… с раздумьем притормозил. Ночь. А кто бродит по ночам? «Когда-нибудь обязательно встретит черта!» Вспомнилось. Но посадил.

Поехали. И укачанный мягким сиденьем, пригревшись, уже не грустил я о свершившемся расставанье, а думал: «Действительно, не посягнуть ли? Не написать ли рожденную из пены? Старая и страстная, неутихающая моя мечта. И это была бы моя последняя попытка прорваться. Написать так, чтоб шапки валились, чтоб затыкалась любая хула, немели языки… И тогда — НА БЕЛОМ КОНЕ! — в этот самый «союз», да и на х… он нужен был мне! Себе просто еще раз доказать, себя оценить хотелось.

И картину назвать: «Афродита бесценная..» Идея? А что? Хватит ли пороху только? Хватит! Пусть и пятьдесят пять мне уже… Хватит! Лагерная закалка поможет. Где только взять натуру… Тут натура вообще даже не встретится. Надо бы лишь «закваску», толчок, приблизительное, намекающее… А строить все равно фрагментарно… Обобщить накопленное, нахватанное — зря, что ли, я всю жизнь гляжусь в женщину, мучаюсь от нее? Только надо ведь мне не женщину, надо, чтоб было и живое и божественное… ЖИВОЕ и БОЖЕСТВЕННОЕ одновременно.

— Приехали, — буркнул таксист.

Сунул ему пятерку вместо двух с мелочью. И он даже не сказал «спасибо», угнал. Как не люблю я тех, кто не умеет говорить «спасибо»! Кстати, девчонка эта, продавщица, не умеет тоже… А я даже как-то забыл о ней. Удрала — объявила цель — и долой. Нечего больше ее искать. Обычная поселковая дура. Хотя в чем-то и необычная. И не стану больше ее искать. Хоть есть в ней что-то… И недаром она остановила меня. Теперь позвонит — кладу трубку.

И опять занят был своей новой идеей. Идеей? Новой? Да она словно жила во мне вечно: НАПИСАТЬ АФРОДИТУ!

Сколько я представлял эту картину мысленно и столько же не решался к ней подступиться. Кроме того смешного случая, давно, в училище, когда с натурщицы, чем-то напоминающей истасканную Венеру Милосскую, начал сразу катать… Спасибо Павлу Петровичу, остановил, не дал свершить-опошлить мечту. Итак, написать богиню любви. ЖЕНЩИНУ? Или БОГИ НЮ? Или — Женщину в БОБИНЕ? Богиню в Женщине? Написать красоту поражающую. Красоту всеобщую. Красоту неотразимую… А ведь у каждого свое понятие женской красоты. В том-то и главное препятствие. Нет эталона. Никакие конкурсы за границей его не выявят. Разве долгоногие худощавые дылды годятся для восприятия богини? Ну, напиши-уговори я самую распрекрасную манекенщицу во всем ее одеянии, макияже или хоть танцовщицу, гетеру? И будет просто красивая, соблазнительная женщина — и больше ничего… Не Афродита. Древние знали это. ЭТО. И они приближались к пониманию сущности Афродиты. И больше всего, должно быть, тот, кто ваял Венеру Милосскую, да еще тот, кого я считаю своим незримым учителем, кто писал «Турецкую баню» и «Венеру Анадиомену». Зачем у Венеры Милосской нет рук? Да потому, что у этого скульптора не хватило таланта их изваять, но хватило этого же таланта, чтобы обобщить, ибо он не хотел, чтоб Богиня превратилась в Женщину с руками. Это все я давно понял, как тщательнейшим образом пересмотрел и кой-где скопировал сотни изображений Венер и Афродит. Копировать я мог словно бы и с закрытыми глазами. Какое это творчество?! И даже кустодиевскую «в бане» накатал как бы шутя за один сеанс. Эта, кстати, напомнила мне мою исчезнувшую продавщицу, которую теперь я даже и не искал и просто словно бы исключил из своей памяти. «Знай, дрянь, что я в тебе не нуждаюсь». Но что-то заныло, заболело, когда яснее вспомнил ее и уже будто ставшие моими резинки, тепло и прохладу ее лица, запах волос, все-таки еще школьный, но во мне был и тот отстраняющий меня, отталкивающий жест, с каким она рванула от меня на крыльце, и ее голос: «А муж у меня будет под каблуком».

Муж! Черта с два тебе будет, бодливая дрянь. Я тебе не сопливый хлюп, чтоб еще бегать за твоей юбкой. Ах! ты мо-ло-дая! А потому я должен, значит, валяться у тебя в ногах, за твою молодую дурь? — это я разговаривал сам с собой, и рука уже тянулась включить этот желтенький аппарат в коридоре, в надежде, что… Да, если честно, я ждал звонка, и ее голоса в трубке, и ее прихода на мою кухню. Ждал.

В воскресенье — самый подлый день для ждущих — я включил неделю молчавший телефон. И почти тут же услышал звонок.

— Слушаю, — жестко сказал я.

— Это я..

— Зачем?

— Ну, так… Не знаю..

— Вот и я — «не знаю», — обрезал я и положил трубку.

О, дурак! Дурак! Что наделал. Теперь же она и не подумает звонить. Правда, я могу встретить… Но… Нет, не пойду… НЕ ПОЙДУ! Но выключать телефон я не стал.

Я продолжал искать Афродиту. Конечно, натуру даже во сне не найти такую. Но хоть что-то приблизительное, коль не лицо, лицо к тому же я как-то представлял. Но тело? Тело Богини должно было быть одновременно и могучим, и нежным, и сладострастным. Попробуй найди его, даже годами рыская по пляжам, даже годами… Тело богини любви должно было быть необыкновенное, превосходящее, фантастическое. Например, какие у нее должны быть груди? Соски? Какой живот? Я почти машинально уже рисовал все это, но мне все равно было нужно словно бы на что-то опереться.

Звонок на другой день был для меня неожиданностью.

— Александр Васильевич… Простите меня — это я..

И как я мог не простить?

И вот мы снова пьем вино и чай, жуем пирожное и шоколад. И я снова обнимаю ее за нежную сильную талию и целую шею, щеки, волосы, а рука моя трогает ее колени, гладит выпуклый живот, ощущает эти таящиеся под юбкой пристежки и туалеты. И наконец, я сдвигаю подол.

Она не сопротивляется, я двигаю подол выше и вижу прекрасные женские розовые штаны, такие запретные и такие любимые мной.

— Господи, сколько еще ты меня будешь мучить?

— Я не мучаю..

— Покажи мне твои груди?..

— А как?

— Сними кофту. Здесь тепло.

— Ну, ладно… — просто соглашается она.

На нашем двенадцатом этаже можно не задергивать окно. Все крыши и окна ниже.

И вот она сидит рядом со мной, полная, прекрасная в этой полноте девушка в панталонах и бюстгальтере, из которого так и лезет ее пышный, нежный бюст.

— Какие у тебя груди!

— Да. У меня они классные! Хотите посмотреть?

— Даже поцеловать..

— Вот, — она ловко расстегивает, движением плеч спускает бюстгальтер, и полные белые с розовым и чуть с желтизной шары, словно выпущенные на свободу, нежнейшей тяжестью клонятся передо мной.

Я припадаю к ним, целую, нежно поддерживаю и чувствую их густой и нежный аромат. Соски их становятся грубо и ярко малиновыми.

— О, какие у тебя груди! Какие соски! — я нежно глажу их.

Она явно гордится своей грудью и вдруг жадно целует меня… Я обнимаю ее, притискиваю и не могу отпустить… Какое волшебство сочной юной женщины-девушки сообщив со мной! Здесь что-то совсем другое, не то, что было у меня раньше с Надией, с другими женщинами, с Ниной. И я понимаю, что там был только секс, желание, утоление. Здесь был праздник, от которого кружилась голова. Припав лицом к пахучей ложбинке меж грудей, я замер, не в силах оторваться.