Сергей Алексеев - Хозяин болота: повести

Никита Иваныч привел Ирину на болото, когда солнце легло на его дальний горизонт и уже не палило, прикрывшись розовой дымкой. Чахлые, кривые сосенки по краю и буйная осока плавились, истекая малиновыми ручьями.

— Вон там они и живут, — Аникеев указал на пламенеющий островок среди темных поблескивающих пятен трясины. — Сейчас-то они подпустят, им солнце прямо в глаза…

— Скорее! — заторопила дочь. — Солнце зайдет и краски исчезнут. Мне нужны краски, понимаешь? Мне нужны краски!

— В темноте-то бывает еще красивше, — улыбаясь, сказал Никита Иваныч. — Подкрадешься — а они стоят и только головами покачивают. Важные птицы, куда там! Начальство над всеми птицами… А эта, мелюзга ихняя, возится в гнезде, дерется, орет! Ну чисто ребятишки человеческие!.. Разве ты не помнишь? Я тебе маленькой-то показывал.

— Как во сне, — призналась Ирина. — Идем!

Дед Аникеев разыскал место, где без шума можно было пробраться сквозь густой кустарник, и повел дочь обходным путем, чтобы зайти от солнца. Чавкала бурая, кое-где схваченная ярко-зеленой травой земля, длинные тени качались по болоту, натыкаясь друг на друга.

— Погоди! — громко прошептал Никита Иваныч и остановился. — А про Хозяина ты помнишь? Ну, байку-то рассказывают? Мы же с тобой караулить его ходили. Разве не помнишь? Когда ты в город, в училище поступать собралась?

— Помню-помню, — заверила Ирина, подталкивая отца. — Скорее!

— Стой. А помнишь, как нас мать на болото тогда не пускала? Мы же с тобой тайком убежали. Помнишь? — дед Аникеев тоненько рассмеялся. — Луна светит — мы сидим, притаились. А у тебя зубы такой стукоток выделывают! По болоту-то — чавк, чавк! Ходит! Жалко, не увидели. А если в увидели?

— Со страху бы умерла, — не сводя глаз с заветного островка, сказала Ирина. — Кажется, вижу…

— Да ничего ты не видишь, — отмахнулся Никита Иваныч. — Слушай меня. Его, значит, Хозяина, не надо бояться. Если он есть, то это животное и все. Ну, чудное, конешно, диковинное. Это раньше его дьяволом звали и место это проклятым считалось. А нынче-то чего бояться? В космос летаем, а на земле боимся. Сами еще чудные, правда?

Ирина молча покивала, и они тронулись дальше. Трясина попадалась чаще — этакие приветливые травянистые пятна, но сунь туда жердь в три сажени — вся уйдет.

— Слышь, дочка, — Аникеев опять остановился. — Сегодня Иван Видякин сказал, будто в Англии подобное животное нашли. Неужто так и есть?

— Еще не нашли, но ищут, — прошептала Ирина. — К ним со всего мира искатели хлынули. Японцы с аппаратурой приезжали… Найдут.

— Ну? — удивился Завхоз и озабоченно потер щеку. — Вон оно как… А может, я тогда зря про Хозяина написал? И к нам со всего мира полезут.

— Как написал? — не поняла Ирина. — О чем это ты?

— Да я так… — отмахнулся Никита Иваныч и вдруг скомандовал: — Ложись! Дальше токо ползком!

Он упал на живот и оглянулся на дочь. Та помедлила и встала на четвереньки.

— Ложись! — просипел Аникеев. — Спугнем — тут больше не поселятся.

Ползти было мягко, словно по перине. Мощный торфяник, пропитанный водой, чуть покачивался под коленями и локтями. Теплая болотная жижа приятно щекотала руки. Когда вползли в осоку, Завхоз прилег и отдышался.

— Видишь-нет? Должны стоять…

Ирина подняла бинокль.

— Стоят, вижу…

— Во, — прошептал Никита Иваныч, — здесь и остановимся. Ближе нельзя. Ближе и дочь родную не пущу — слетят.

— Как же я с такого расстояния писать буду? — возразила Ирина. — Мне ближе надо.

— Спугнешь, — отрезал Аникеев. — Не пущу.

И вдруг дочь вышла из повиновения, встала во весь рост, подхватила этюдник и пошла прямо на островок. Никита Иваныч обомлел.

— Назад! — прошипел он и быстро-быстро пополз следом. — Кому сказал?

Между тем Ирина остановилась в десяти шагах от островка и спокойно поставила этюдник на ножки. При этом у нее что-то звякнуло, как показалось, оглушительно. Аникеев зажмурился. Дочь же быстро достала холст на подрамнике и, закрепив его, принялась выдавливать краски на палитру. Журавль, что настороженно прятался в траве, неожиданно выдернул ноги из трясины и неторопливо полез на кочку. Сейчас взлетит — ахнул Никита Иваныч.

Однако журавль что-то бормотнул, отчего послышался бурный писк из гнезда, и прочно встал на кочку.

— Тьфу ты… — Завхоз выругался и, не скрываясь больше, подошел к дочери.

— Он мне позирует, — сказала Ирина, густо намазывая красную краску на холст. — Ты не волнуйся, папа.

Аникеев плюнул еще раз и сел спиной к журавлю. Тот как-то по-гусиному гоготнул, и птенцы в гнезде дружно подхватили родительский крик, напрягая горлышки.

— Тихо! — приказала Ирина. — Не базарьте и не шевелитесь.

«Ну и птица пошла… — с тоской думал Никита Иваныч. — Дворняжки какие-то, а не птица».

Ирина работала. Скоро на ярко-красном фоне холста с фиолетовыми сполохами появился черный, обгорелый сук, видимо, обозначавший журавля. За ним проступали чьи-то разинутые пасти… Дед Аникеев грустно взглянул на полотно и тихо побрел в глубь болота. Подумал было спросить, не забоится ли Ирина, когда стемнеет. А то время на болоте жуткое, полнолуние. Но тут заметил, как в воздухе, болтая ногами, плавно скользит журавль и направляется к гнезду. Старик проследил за ним, пока птица не опустилась на кочку, и двинулся дальше. Дочь-то, похоже, теперь не та, что сидела с ним в скрадке лет пятнадцать назад и дрожала от страха, поджидая Хозяина. Все меняется в мире, все становится так просто, что для сказок и места не остается.

Он пришел к озеру и сел на бережок. Самый край берега чуть поднимался над болотом, отчего озеро походило на гигантскую тарелку. Здесь было сухо, и нагретая за день земля отдавала тепло. Вода стояла тихая и синее небо, луна и малиновая солнечная дорожка отражались как в зеркале. Через несколько минут солнце село, и угасающая заря медленно перекрасилась в вишневый цвет и надолго застыла на горизонте, как перевернутая лодка. Никита Иваныч откинулся на спину и подумал: «Хорошо бы, если кто-нибудь взял Ирину замуж и научил бы ее по-настоящему рисовать. Есть же у них в городе мужики-художники. Ведь должны быть…»

Когда луна поднялась в зенит и свет ее раскалился до белизны, Хозяин осторожно высунул голову из воды и огляделся. На берегу спал человек, а так все было тихо и спокойно. Хозяин перевел дух и задышал часто-часто, прочищая легкие и гортань. Звенящий шорох пронесся над болотом, и от чистого воздуха у него закружилась голова. Он чуть взмахнул под водой своими конечностями, обнажая длинную шею и туловище, затем, приоткрыв клювообразный рот, медленно поплыл к берегу. Теперь Хозяин видел далеко, правда, немного мешал туман над самой землей, и он не сразу заметил еще одного человека, который возился с какими-то предметами и ничего вокруг не видел. Хозяин не спеша поднялся на берег и остановился возле спящего человека, опасаясь, как бы случайно не раздавить его своей тушей. Человек спал как младенец: из приоткрытого рта сочилась нитка слюны. Осторожно вытянув шею, Хозяин наклонился и лизнул человека в щеку шершавым коротким языком. Потом он отошел в сторону и перевел дыхание. Серебристый шорох вновь пронесся над землей и растворился на окраинах болота. Хозяин прислушался. Откуда-то издалека доносилась лихая песня. Таких песен Хозяин не слышал давно. Они нравились ему, напоминая прошлые благодатные времена. Потом он взглянул на луну и ему захотелось немножко повыть, как воют простые собаки. Но вместо этого он тяжело вздохнул и, выдирая ноги из тугой грязи, пошел к другому человеку.