Владимир Богомолов - Том 2. Сердца моего боль

Жму руку. В. Богомолов 12 мая 1985 года

Как стало известно, 11 февраля с.г. в Москве при входе в подъезд своего дома подвергся жестокому нападению известный русский писатель Владимир Богомолов. Пожилому человеку, участнику Отечественной войны, двумя накачанными молодчиками 20—25 лет (еще двое стояли на стреме со стороны улицы) было нанесено свыше десяти ударов кастетами — только на висках и верхней части головы пришлось наложить 14 швов. Однако «вырубить» В. Богомолова не удалось, он продолжал сопротивляться и даже после обработки кастетами преступники не смогли отобрать у него небольшой кейс, где единственной ценностью в этот вечер оказалась... полученная с машинки глава из нового романа.

— Я прожил долгую нелегкую жизнь, — сказал корреспонденту ИТАР-ТАСС писатель, — на протяжении четырех лет находился в действующей армии и повидал всякое, но биография моя была неполной — меня никогда не били, а тем более зверски не избивали. Теперь этот пробел заполнен. Я попал в ловушку в подъездном тамбуре: когда нажимал кнопки кодового замка, двое бесшумно появились за моей спиной. По заключению специалиста, я действительно пропустил одиннадцать или двенадцать кастетных ударов в голову и в лицо — не тот возраст и не та реакция. Меня били с двух сторон, добавляли и кулаками и ногами, не менее шести ударов я все же поймал руками, о чем свидетельствуют кровоподтеки, особенно на локтях. Вырубиться я не мог, поскольку понимал, что, если потеряю сознание или психологически сломаюсь, меня убьют. Двое, годящихся мне по возрасту во внуки, парней били меня с ожесточением, в полном молчании, шла напряженная, с возбужденным дыханием, сосредоточенная, непонятная мне работа. И я тоже молчал, понимая, что в России, какую мы получили, спасение убиваемых — дело рук самих убиваемых. Я беспартийный, далекий от общественной или коммерческой деятельности человек и поначалу решил, что, получив заказ кого-то избить до полусмерти или убить, меня с этим человеком перепутали. Однако после того как они стали вырывать у меня кейс, я не исключаю, что все это делалось с целью банального ограбления. Как бы то ни было, дарованное каждому современному россиянину право быть избитым, ограбленным или убитым — на улице, в общественном месте или в своем доме — мною частично реализовано. В последующие два дня я слышал репортажи с Всероссийского совещания по борьбе с преступностью — пафосное, набившее оскомину словоблудие, никак не связанное с реалиями нашей жизни. О резком ухудшении криминогенной обстановки в нашем микрорайоне неоднократно сообщалось в отделение милиции, однако никаких мер не последовало. Не только милицейских патрулей, но даже участкового не видно около наших домов месяцами. О нападении на меня было сообщено по «02» в дежурную часть города буквально через 5 минут. Прошло пять суток, но никто даже не расспросил меня, не уточнил детали, хотя, например, плоский, массивный, обтянутый светлой пленкой кастет, как и другой — самоделковый «гребешок», — я мог бы описать или опознать среди многих других.

До сих пор был убежден, что для написания рецензии необходимо как минимум прочесть текст произведения, — оказалось, вовсе и не обязательно.

24 ноября с.г. в «Литературной газете» напечатана подписанная буквами С.Т. заметка о моей маленькой повести «В кригере» («Новый мир», № 8, 1993) — публикация, свидетельствующая о незнании и полном игнорировании автором текста и содержания рецензируемого произведения.

Вот что пишет, к примеру, С.Т. об офицерах-кадровиках: «Физически искалеченных в вагоне нет; есть спецгруппа отдела кадров военного округа». А вот как выглядят в повести эти нетронутые, по утверждению С.Т., войной кадровики: «У старшего — подтянутого, представительного подполковника с приятным добродушным лицом из правого рукава гимнастерки вместо кисти руки торчал обтянутый черной лайкой протез. Вид сидевшего влево от него коренастого темноглазого гвардии майора с зычным, громоподобным голосом был без преувеличения чудовищен: обгорелая, вся в багровых рубцах, большая лобастая голова, изуродованная ожогом сверху до затылка и столь же жестоко сбоку, где полностью отсутствовало левое ухо — вместо него краснело маленькое бесформенное отверстие. И, наконец, у сидевшего по другую сторону от подполковника загорелого с пшеничными усами капитана глубокий шрам прорезал щеку от виска до подбородка и, видимо, из-за поврежденной челюсти рот со вставленными стальными зубами был неприглядно скошен набок, и говорил он заметно шепелявя». «...При этом у него дергалось лицо и дико вытаращились глаза, он делал судорожные подсекающие движения нижней челюстью слева направо, и мне стало ясно, что он не только обгоревший, но и тяжело контуженный…»

Спрашивается, прочла ли С.Т. произведение, о котором взялась и пытается рассуждать?.. Или теперь это необязательно?.. В тексте маленькой повести — в 26 местах! — изображаются и упоминаются явные физические недостатки искалеченных на фронте офицеров-кадровиков, более того, в трех абзацах обстоятельно описывается, что такие люди подобраны специально, чтобы никто не мог вчинить им неучастие в войне, однако все это ничуть не мешает С.Т., в упор игнорируя текст, утверждать прямо противоположное.

Далее в рецензии эти офицеры характеризуются С.Т. как «лощеные кадровики». В вагоне если не каждая третья, то каждая пятая разговорная фраза оснащена жесткой ненормативной лексикой — она возникает в диалогах свыше десяти раз. С каких же пор физические недостатки и сопровождающая конвейерное принуждение убойная матерщина стали признаками внешнего лоска?.. И откуда взялась «спецгруппа», в повести такого слова нет, оно придумано С.Т., впрочем, не надо удивляться — в ее сочинении столько взятого с потолка, столько несуразного и нелепого, что уже после второго абзаца начинаешь понимать, что это не обычная, а спецрецензия.

Высказывания о якобы нетронутых войной, «лощеных» кадровиках — один из многих примеров полного игнорирования текста и необоснованных утверждений С.Т. Ниже читаем: «... в этом кригере, и не только в нем, все... изъясняются на «фене». (К тому же, замечу в скобках, их блатной язык весьма богат и изощрен в сравнении с лексиконом «Блатной музыки», изданной в 1913 году...)». В повести немало ненормативной лексики и жестких убийственно-ядовитых армейских выражений военного времени, однако «фени», жаргона уголовников, там совершенно нет — встретясь с незнакомым лексическим слоем и, естественно, не найдя этих слов в «Блатной музыке», С.Т. безапелляционно высказывается о том, о чем не имеет и малейшего представления, и в очередной раз опускается до примитивного измышления.