Здислав Романовский - Белое и красное

Поручик встал, смущенно улыбнувшись, начал читать:

— «…Полный произвол в отношении населения города, аресты политических противников, грабежи, присвоение национального достояния…»

Ян сидел напротив открытого иллюминатора, блики солнца играли на воде, появлялся и исчезал островок, поросший кустарником. Он никак не мог сосредоточиться…

— «…голод. Да, голод, его костлявая рука тянется к тысячам семей якутской и русской бедноты…»

— Предлагаю эту листовку довести до сведения всех бойцов нашего отряда.

Предложение Лесевского было принято. Слепцов коротко дал оценку результатам переговоров, зачитал выдержки телеграмм, полученных из Якутска. Рыдзак задал несколько вопросов. В конце совещания отчеканил:

— В связи с отказом контрреволюционеров принять мирные предложения приказываю привести в состояние полной боевой готовности вверенный мне отряд Красной гвардии. Мы приступаем к выполнению возложенной на нас задачи. Члены комиссии с сегодняшнего дня включаются в состав отряда, каждый из них получает обмундирование и оружие.

«Да, обратной дороги нет, — понял Чарнацкий. — Без кровопролития не обойдется…»

Рыдзак разделил отряд на шесть боевых взводов, за собой оставил резерв. Командиром первого взвода был назначен Янковский, второго — Даниш, третьего — Лесевский, четвертого — Булах, пятого — серб Стоянович, и шестого — грузин Одишария.

27 июня был взят Олекминск. Без штурма и кровопролития. Флотилия из четырех пароходов, трех барж и одного моторного катера на рассвете высадила десант. Красногвардейцы застали врасплох отряды контрреволюционеров. Первым ворвался в город взвод Лесевского. Группа во главе с Шафраном сдалась, лишь несколько человек скрылись в тайге.

Олекминск — хлебная житница Восточной Сибири. Вдоль Якутского тракта тянулись русские деревни. А в жилах здешних мужиков, потомков ссыльных, текла кровь бунтовщиков. Лесевский оставался в Олекминске военным комендантом, в его обязанность входило в срочном порядке сформировать отряд из добровольцев, потом, когда Рыдзак будет возвращаться после освобождения Якутска, он возьмет взвод Лесевского на пароход, а местные красногвардейцы займут ключевые пункты города и не позволят врагам вновь захватить город.

Иркутск подтвердил получение телеграммы о взятии Олекминска и уведомил, что сообщение о положении в Иркутске будет передано утром. На следующий день Рыдзак с Лесевским отправились на почту. Лица дежурящих там телеграфистов свидетельствовали, что получено важное известие. Хорошее или плохое? Один телеграфист находился явно в подавленном состоянии, второй с трудом скрывал радость. Лесевский направился к первому, он внушал ему больше доверия. И не ошибся — сообщение было плохое.

Просматривая вместе с Рыдзаком текст телеграммы, Лесевский не верил своим глазам: Иркутск сообщал об успехах в борьбе с бандами Семенова. И вдруг: в связи с наступлением белочехов и белогвардейцев вновь созданное Верховное командование безраздельно берет на себя полноту власти «в полосе боевых действий, включая Иркутскую губернию…»

В телеграмме сообщалось также, что ведутся тяжелые бои близ Нижнеудинска, и Рыдзак должен быть готов к тому, что его отряд незамедлительно после освобождения Якутска будет отозван.

— Нижнеудинск… Сколько же это верст от Иркутска?

— Верст четыреста. Не так далеко. Как ни кинь, все получается, что белочехи сейчас ближе к Иркутску, чем мы — к Якутску.

Возвращаясь на свои суда, они никак не могли решить, стоит ли доводить до сведения бойцов, что над Иркутском нависла угроза.

Первый пароход отчалил от пристани, потом второй. Неподвижная темная Лена ожила. Волны мягко плескались о прибрежные камни. На «Шнареве» заиграла гармонь, кто-то запел. Бойцы, несмотря на сообщения из Иркутска, не утратили боевого задора. Они готовы выполнить задание.

— Желаю тебе без кровопролития освободить и Якутск.

Лесевский хотел было бросить окурок в воду, но передумал и втоптал сапогом в песок.

— Жаль, что остаюсь здесь, хочется быть с вами.

Зачем он это сказал? Приказ есть приказ, хоть и услышал он его от близкого друга. Лесевский подчиняется ему без всяких оговорок. А почему-то сейчас при прощании у него невольно вырвалось, как не хочется ему здесь оставаться. «Больше не увидимся». Он хорошо это понял и посмотрел на Рыдзака — у того ни следа волнения, лицо непроницаемо.

— В чьих руках Олекминск, у того в руках вся река. Из Покровска я выйду на связь с тобой по телеграфу. Мордвов хорошо знает Олекминск, пусть он и создает здесь власть, а ты… Красную гвардию. Ну, пока…

И Рыдзак по трапу поднялся на палубу «Соболя».

Лесевский долго стоял и смотрел вслед удаляющимся пароходам. А со «Шнарева» ветер доносил родной мазовецкий напев:

Чарнацкий и Янковский махали и махали с капитанского мостика «Соболя». Возле Янковского стояла Таня. Ей все же удалось перебраться со «Сперанского».

«Выходит, не только я думаю о смерти», — вслушивался Лесевский в высокий, сильный голос.

— Заканчивая совещание, я хочу напомнить вам еще раз, что на нас лежит вся ответственность правления Якутией до той поры, пока не наступит порядок и спокойствие в России, пока не будет она освобождена из-под власти большевиков. У нас есть предположения, что вскоре это наступит. Какие еще предложения?

Василий Николаевич Соколов не скрывает своего огорчения, что совещание подошло к концу. Он очень любит председательствовать, глаза у него загораются, когда возникают дискуссии, он наслаждается переливанием из пустого в порожнее, кратко резюмирует точку зрения выступающего, тотчас выдвигает компромиссное предложение и ставит его на голосование. Упивается, когда на совещаниях много курят и дым стоит коромыслом. Тогда ему вспоминаются «дела давно минувших дней»: ссыльные все курят, спорят, ругаются до хрипоты… Поэтому и сейчас Василий Николаевич внимательно следит, как капитан Эллерт чистит трубку, значит, закурит. Наверное, именно поэтому он пользовался расположением Соколова, первого демократа Якутска — как скромно он сам себя называл, — клубы дыма, выпускаемые капитаном во время заседаний Совета, живо напоминали председателю столь приятные сердцу годы политической его молодости.

«Как бы эта наша игра во власть плохо для нас не кончилась. Разве можно было допустить до забастовки служащих почты и телеграфа? — размышляет тем временем Эллерт. — Как дошло до того, что служащие долгое время поддерживали тайные контакты с Витимом и Иркутском? Везде у них свои люди. Как можно было…»