Ежи Пильх - Зуза, или Время воздержания

Повторяю: разойдись их дорожки после выпускных экзаменов, были бы шансы и на выстраивание неплохих отношений, и на пристойный финал. Но, увы, оба зачем-то подались на полонистику. Я упивался Нуллой, хотя, теоретически, уже мог бы сказать себе: «хватит, насытился». Однако этого не случилось — я вел себя, как наивный сопляк, которому секс застит весь свет. А Нулла поступала хитрее. Возможно, и безотчетно, но хитро. Хотелось бы знать, существует ли до сих пор понятие «женская хитрость» и означает ли то же самое, что означало? Так вот, Нулла кое-что делать отказывалась, но давала понять, что, конечно же, сделает, когда придет время. Речь шла о вещах гораздо более тонких, чем оральный секс. И тем не менее: жди, пока рак свистнет. Самая жалкая часть души (но не тела) приготовилась ждать. Два года до окончания школы, пять лет в университете; потом он уже не ждал — просто оставался с ней. Лет двадцать с гаком, а если точнее — почти тридцать.

Я не изменял ей ни в лицее, ни в университете, то есть до свадьбы хранил верность. Измена? Боже, какое архаичное понятие! Мы поженились на четвертом курсе. Тесть закатил банкет в недоступных простым смертным залах Общества польско-советской дружбы. За огромными окнами, будто вымершая, зияла пустотой Рыночная площадь.

Менее тривиальной я сделал ее жизнь два года спустя; долго ждать не пришлось — она отплатила мне той же монетой. Знаете, как обычно бывает: труднее всего первый шаг. Дальше идет как по маслу. Не могу удержаться, чтобы не описать в подробностях (вечным пером «Монблан», копия модели 1912 года) то свое, первое, приключение. Разумеется, я не собираюсь ничего анализировать, тем более с юношеской наивностью искать зловещие знаки.

Мать обрушила на меня потоки невыносимого оптимизма. Что бы я ни сказал, все встречает бурными восклицаниями. Ур-р-ра! Прекрасно! Самое время! Вроде бы правильно: добро побеждает зло и т. д. Но с той истории началась кривая дорожка, которая привела меня в холодные объятия Зузы.

Третья персона подобна увеличительному стеклу…

Жаркой августовской ночью в конце семидесятых годов прошлого столетия я вышел из вагона на пустой станции Белосток-Центральная и, с мраком в душе, подошел к расписанию посмотреть, когда ближайший обратный поезд в Краков. Возможно, именно тогда во мне зародилось стойкое отвращение к путешествиям, хотя к данному конкретному случаю это не относится: путешествию предстояло завершиться важным эротическим приключением. О чем-то подобном я тогда только и мечтал. Перевалил за середину очередной год томительной молодости; дальше все пошло лучше некуда. Моя первая жена Нулла была необычайно привлекательна; я ей не изменял, но измена не есть функция красоты. Нотабене: сейчас супружеская измена — тьфу, ерунда, но когда-то могла потрясти основы брака. Как сказал бы про тех, кому изменяют, юный Томас Манн: «С этого момента он будет вести не такую тривиальную жизнь, как раньше» [12] Т. Манн «Кровь Вельзунгов» (перевод Е. Соколовой). .

Мне нравились другие женщины, но красота не есть функция верности. Когда-то на чужую собственность посягали герои-одиночки, отчаянные смельчаки; сегодня имя им — легион.

Тут и голову не надо ломать: сексуальной левизны не существовало — не было ее ни в жизни, ни в искусстве, ни в литературе. За исключением разве что старых католических пособий типа «Как засвидетельствовать недействительность брака и осуществить его расторжение». Только там вероломство, то есть прелюбодеяние одного из супругов, трактуется серьезно. Больше такого нигде не найдешь, теперь это сущий пустяк. Переспать с женой приятеля — не измена. Ни с чьей стороны. Когда-то — да. Когда-то это свидетельствовало о потере человеческого облика. Сегодня — нет. Попадался ли вам, например, современный роман, посвященный проблеме промискуитета? Не попадался, потому что их не существует. Неужели нынешним авторам такое не по плечу? По плечу. Но как описывать то, что еще беспринципнее, чем бумагомарание? Или признано извращением? Теперь вот на это плюнули и забыли — хвалиться тут нечем, но и горевать не стоит. Широта проблемы обернулась почти полной потерей ее значимости. Измена, некогда ломавшая человеку жизнь, превращавшая его в собственную тень, толкавшая к самоубийству, сейчас стала всего лишь мелким грешком.

Я уже был готов. Еще не залезал в чужой огород, еще ни о чем таком не писал, но уже знал: впереди не будет ни сомнений, ни угрызений, и разлад с самим собой мне не грозит. Если имеется какой-нибудь приемлемый моральный кодекс, то его главный параграф должен гласить: «Ни в коем случае нельзя отступать». Иными словами: «Совокупляйся, друг, плюнь на обстоятельства, так и так в процессе совокупления для тебя ничего больше не будет существовать». Я мечтал, чтобы эти слова наконец стали плотью. Вокруг нашей кровати полыхала мебель, горел дом, пылал город: скорей бы уж теории начали воплощаться в жизнь! Мрак в душе постепенно уступал место надежде.

Предчувствовал ли я, что Господь пошлет мне Алицию К., проживающую на улице Грунтовой в городе Белостоке? Предчувствовал… в общих чертах: меня иногда посещали приятные, но смутные предчувствия. Так или иначе, желание немедленно вернуться домой улетучилось, и я огляделся: вот-вот должен был подъехать автобус, на котором мне предстояло совершить второй и последний этап эксцентричного путешествия.

Кажется, я еще не объяснил, что вообще делал на белостокском вокзале. Какого черта меня туда принесло в такую несусветную пору? Объясняю: я тогда работал в двухнедельнике «Студент», и редакция время от времени куда-нибудь меня посылала. Особенно охотно летом, когда, как грибы после дождя, множились разнообразные культурно-каникулярные или каникулярно-культурные студенческие мероприятия. Я приезжал, словно ревизор, с проверкой и писал отчеты, обширные (наиболее удачные) фрагменты которых публиковались в нашей газете.

Вроде бы в моем распоряжении был мощный (в особенности по тем временам) репрессивно-контрольный механизм, однако я ни разу не заметил, чтобы моя персона или мои действия произвели на кого-нибудь хоть малейшее впечатление. Никто никогда меня не ждал, по случаю моего приезда никогда не устраивали не только приема или «круглого стола», но даже уборки; никто не обращал на меня внимания, все продолжали заниматься своим делом, то есть ничего не делали, от всех разило перегаром, и это было хорошо.

Возможно, причиной была усталость и недосып, возможно (далеко не впервые в жизни), черт-те что лезло в голову, да мало ли что еще могло примерещиться, но в одном сомневаться не приходилось: мы неслись по болоту — по узенькой тропке, на полном газу! Неужели это был единственный известный водителю кратчайший путь до Тыкоцина? Кратчайший-то он кратчайший, но достаточно какой-нибудь несчастной рытвины или камня, чтобы автобус, подпрыгнув, чуточку свернул в сторону — и готово, пиши пропало. Если б у здешних топей хоть дно имелось, так нет же, они бездонные… будем до скончания века кувыркаться в грязи и иле, пока не доберемся до пекла.