Екатерина Шпиллер - Эффективная бабочка Повесть

Они легко предают друзей и коллег, если этого требует карьера — прожорливая пасть, постоянно алчущая жертв. У родителей никогда даже по краю сознанию не пробегает тень сомнений или мук выбора. Надо так надо. Какие вопросы?

Они легко прекращают общение и забывают людей, которые «срываются» в бедность или неудачи по разным и часто трагическим причинам. Такие им не нужны, не интересны. Ещё не дай бог оказаться втянутыми в воронку чужой беды или тратить себя (что хуже — деньги!) на помощь кому-то, на спасение. Вон из жизни, зачем нам неудачники?

Я наблюдала, как менялось лицо матери, если какая-нибудь подружка начинала плакаться ей о своих серьёзных проблемах. Мама морщилась, закусывала жемчужными зубками нижнюю губку и произносила одну лишь фразу (но с какой интонацией!):

— Ой, не нагружай меня, ради бога!

После этого мало кому хотелось продолжать откровенничать и жаловаться.

Отец же, как «рабочая косточка», был откровенным и прямым и во время застолий, произнося тосты или просто болтая, будучи чуток подшофе (до чертей он никогда не напивался, родительская «прививка» держала его в узде, отдаю папе должное), декларировал:

— Не можешь — брысь под лавку! Сплоховал, дал слабину — вон из наших рядов! Значит, сам дурак. У нас есть все возможности не делать глупости и жить замечательно. Что — не так?

Разумеется, с ним никто никогда не спорил, гул одобрения всегда был ему поддержкой. Только кого он имел в виду, произнося «у нас»? У сидящих за его столом или шире — у всех советских людей, а может быть, с размахом на все человечество? Впрочем, слова «наши ряды» многое проясняли.

Если бы кому-то взбрендило, что при таких душевных качествах мои предки были изгоями и брошенными «всеми порядочными людьми» одиночками — тот дурачок и ни черта не понимает в людях, особенно в современных, особенно с советской партийно-номенклатурной закваской. Черта с два! Полон короб знакомых и приятелей, наш дом всегда был открыт для бурного общения, вечеринок и веселья. Тучи, тучи людей жаждали общества богатой, блестящей, красивой, влиятельной пары. И среди тех людей, разумеется, преобладали тоже богатые, часто и знаменитые — артисты, режиссёры и прочие культурные деятели. Они искали знакомства моих ярких и успешных родителей, и всем, решительно всем было плевать на их моральную, скажем так, нечистоплотность, на их откровенное пренебрежение порядочностью, милосердием, добротой и милостью к падшим.

Нередко приходилось видеть известных и титулованных людей, вещающих из телевизора про доброту, честь и нравственность, укоряющих тех, кто пренебрегает… Они столь убедительно грозили пальчиком, делая внушение подрастающему поколению, что невозможно было не проникнуться гуманизмом и не задуматься о своей совести и душе. А я помнила этих персонажей в нашем доме в полупьяную обнимку с моими мамой и папой — образчиками самого циничного и аморального отношения к жизни и к людям. Поскольку мне пришлось раскусить эту горькую конфетку слишком рано, слова, особенно красивые и правильные, перестали чего-либо стоить в моём представлении ещё в раннем детстве. Они обесценились как венесуэльская валюта, слова не значили ничего, а в сочетании с постной или пафосной физиономией становились смешными и звучали пискляво, по-мультяшному. Говорите, говорите… Сюси-пуси.

Способны ли на любовь такие люди, как мои родители? Ну, хоть кого-нибудь любить они в силах? В этом месте нам нужно было бы пуститься в длительные и нудные уточнения, что такое «любовь», кто что понимает под этим словом, как эта самая любовь может и должна проявляться… Следовало бы договариваться о терминах. Бесконечный поток слов, а я уже знаю: слова — ничто, пустота, тряпочная дешёвка. Поэтому ограничусь коротким «нет». Эти люди любить не способны. Наверное… Всё ещё думаю…

В своё время мы завели на потеху котёнка: вот вдруг захотелось нам с мамой поиграть в милую игрушку. Хорошенького, пушистого, с ужасно смешной мордочкой! Я была в восторге, мне было тогда лет шесть… Мама тоже была в восхищении. Около двух месяцев. А потом выяснилось, что растущее животное может принести немало проблем — у него когти, оказывается. А у нас дорогущая мебель и прочие ценности. Не знаю, куда делся мой Пушок, которого я любила до потери пульса. Он спал со мной на подушке, и каждое утро лизал меня прямо в нос. Я смеялась, просыпаясь от этого…

Однажды его просто не стало. Я пришла домой с прогулки, стала звать «Пушок! Пушок!», чтобы он, как обычно, выскочил мне навстречу с хвостом-трубой… Но никто не выскакивал, не встречал меня.

— Пушка больше нет и не будет, — сообщила мне мама, легко проведя тонкими наманикюренными пальцами по моим волосам. — Кота держать в доме невозможно, мы не можем себе этого позволить. Не расстраивайся, я куплю тебе ту самую куклу, которая невеста, помнишь? Ты так хотела…

Я уже плохо слышала её слова, потому что рыдала. И рыдала дня два подряд, оплакивая своего Пушка и умоляя родителей сказать мне, где он теперь. Сквозь собственный крик, помню, как услышала капризное мамино «Ой, да не загружайте же меня!» и брошенную папой фразу «Это надо просто переждать, перетерпеть. Пройдёт, забудется». И он оказался прав. На третий день я плакала намного меньше, а на четвёртый мне принесли в подарок ту самую куклу. Я была очень рада. Поэтому на пятый день уже не плакала вовсе.

Что такое способность любить? Некоторые высказывают этакую «мудрость»: все люди любят по-своему, любят, как умеют. Таким образом, мы опять приходим к необходимости договариваться о терминах, растолковывать понятия, допуская или не допуская миллиона разнообразных трактовок. Абсолютно скучное и бесполезное занятие. У людей нет привычки договариваться, да и вообще слышать аргументы оппонента. Только когда речь идёт о смерти, о выживании, о неизбежной катастрофе для всех, вот тогда вдруг включается умение и слушать, и слышать, и откуда-то появляются способности к компромиссам, умению вставать на другую точку зрения, чтобы с неё обозреть поле дискуссии. А ежели речь о вещах не столь опасных, о «бытовухе» и абсолютно неконкретной области чувств, то тут — каждый эксперт со своей школой и шкалой ценностей. И с собственным пониманием. Опытом. Выводами. И в полной амуниции не просто для противостояния иной точке зрения, но и для игнорирования и способности вообще не слушать оппонентов. В этом мы, люди, достигли совершенства: иметь уши, разум, знать грамоту и много умных слов и понятий, но при этом напрочь не слышать собеседников и тупо бухтеть своё, лишь бы своё. Особый дар, между прочим. Вершина эволюции. К этому надо было прийти, как мне кажется, пренебрежительно перешагнув через искусство спора, презрительно отбросив правила ведения дискуссии и уважение к тому, с кем ты, собственно, трындишь. Возможно, достаточно было избавиться от уважения… Ну, с этим в наше время полный порядок! И уважать особо некого и не за что, да никто и не заморачивается, хотя русские часто друг друга спрашивают: «Ты меня уважаешь?».