Юозас Апутис - Мост через Жальпе

Ладно, взял я у вас без благодарности протянутые копейки, взял еще у одного. Мои друзья — врач и дежурный противопожарной вышки (врачу каждое утро еще удается уехать на поезде в курортный городок, на службу) — тоже собирают определенную сумму, и мы весьма дешево начинаем дневную жизнь. Я подчеркиваю слово мы только для того, чтобы сказать: я не один.

Дороже всего для меня полуденная пора! Попробуйте себе представить: утром порадовав свою душу, проводив одного друга на этот проклятый курорт, а другого на пожарную вышку, я остаюсь один в кипящем жизнью, можно сказать, пульсирующем городе. Устраиваюсь в уголке хилого скверика на укромной лавочке, где провел не одну ночь; люди запрыгивают в поезда, люди идут, читая на ходу газеты, люди носят кирпичи, бидоны с молоком, стекловату, конфеты, мясо, мешки с зерном, носят хлеб и крупу, а я сижу в своем уголке, и я ничего против, я не говорю, что все должны поступать по-моему, говорю только, что мне, лично, надоело, досрочно вышел на пенсию, мне ничего не надо, я идиотски, неразумно горжусь светом своего дома, когда-то протянувшемся от окна избы до сеновала, от моей деревни до Токио… Я горжусь, что все вливается в поток цивилизации, что я, дитя моей крохотной деревушки, пожалуй, первым достиг такого уровня, которого другие края и другие деревни, по моим сведениям, давно уже достигли. Скажите, милые мои, разве не хорошо мне сидеть в хилом городском скверике, ждать друзей и видеть, как по мосту через Прегоду медленно шагает сутулый молодой Донелайтис, идет к Кафедральному собору, поднимается там по винтовой лестнице, органист нажимает на клавиши, и хористы разевают рты… Видеть, как пьяный Венажиндис плачет над письмом к своей любимой, как епископ Баранаускас едет на лошадях в Петербург, как Путинас, выходя из зала выставки, пожимает руку молодому художнику… как льется обильный дождь искусственной беллетристики, как бочки наполняются водой фальши… Разве не хорошо мне?

Отлично понимаю, многих так и подмывает, может, даже очень, спросить: как это случилось, что так случилось? Каковы причины? Ответить и очень легко, и очень трудно, однако не хочется мне распространяться о своем недалеком прошлом. Спрашиваете, какие силы толкали, — как вы выражаетесь — вниз? Но почему вы не спрашивали, когда я шел, по вашему выражению, вверх? Подумайте! Те же самые, абсолютно те же самые!..

Удалось как-то из уголка сквера увидеть ее. Кого? Носатую. Вышла она из вагона, на перроне ее ждали люди с цветами, неподалеку ерзал в роскошном лимузине шофер. Носатая выглядела прекрасно, еще молодо, хотя кому-кому, а мне-то ее годы хорошо известны. Она несла охапку цветов, привезенных из Кайшядориса, люди кланялись ей и радостно улыбались. Кажется, она заметила и меня, в то утро мне подфартило, и я выглядел даже веселее, чем обычно… Ей-богу, она меня заметила, покосилась краешком глаза и молниеносно отвернулась… Бог ты мой, совсем не страшно, что она отвернулась, так поступают многие мои знакомые, почему иначе должна поступать моя бывшая жена, бог ты мой, я говорю не потому, а потому, что она отвернулась, решив, что мне будет неудобно ее увидеть или с ней встретиться! Какая печальная инерция мышления и моральных норм! Ах, если бы она, нарядная, красивая, всему миру известная, села бы в то утро рядом со мной, я рассказал бы ей больше, чем она видела во всех своих римах и токио! Ведь во мне все еще колыхались мое детство и моя деревня, мои родители и мои пращуры, идеалы моей жизни. Я был уверен, что она не понимает предназначения и смысла жизни всех этих мельтешащих человечков, да что не понимает — ей и в голову не приходит поразмыслить об этом. Ее мышлением был злосчастный ее голос!.. Не сочтите эти злые слова за зависть.

Вот сейчас я уж точно мог бы сказать и то слово, которое собирался сказать вначале, но не я виноват, что мне все время что-нибудь мешает. Помешали элементарный рок, случайность, а может, необходимость. Один мой друг, этот курортный доктор, стал отбиваться от нашей компании, часто по нескольку дней не являлся, а если и являлся, то на вокзале боялся даже посмотреть на бутылочку. Остались мы вдвоем: вскоре доктор на веки-вечные обосновался на курорте и ни в каких скверах больше не спал, а въехал в шикарную квартиру. Дежурный противопожарной вышки, черт его попутал, не послушался моих советов, ночью вскарабкался пьяный на вышку и шмякнулся с нее. Люди потом шутили: случись это после дождя, да окажись земля мокрой, то дежурный провалился бы сквозь землю рядом с вышкой, а по весне опять проклюнулся бы…

Остался я один. Попробуйте, поживите в одиночку!.. Вы уже поняли, что в жизни я многому научился, однако в городе жить в одиночестве слишком трудно. Уехал к брату; он хотел меня угостить, дал как следует выпить, потом мы отправились на свой бывший хутор, где в те времена, когда я ходил в школу и когда испытал величайшую радость, стоял наш дом; если бы не брат, я бы хутора не нашел. Он чаще бывает в этих краях и узнал по более темной траве место бывшей усадьбы.

Когда я встал на эту землю, ноги задрожали, я почувствовал, что и впрямь оказался в родных местах. Глядел, наклонившись к заросшей травой земле, и глядел не зря: увидел ржавую проволоку, схватил ее и вытащил… Вытащил заржавевшую лампу… (Как-то раньше я из этой земли вытащил ржавое сверло. Пока буду сюда ходить, много чего еще из этой землицы вытащу!)

— Это та наша лампа… — сказал брату.

— А что. Может, и она, — равнодушно ответил он, покосившись на меня.

— Понесу домой, — сказал я.

— Неси. Разве у тебя есть дом…

— Надеюсь, будет.

— Надежда — мать… — брат не кончил, понимая, что кто уж кто, а я легко сам доскажу.

На месте родного хутора брат казался злым, кислым, недовольным, и я не мог понять почему, ведь я ему не мешал. Однако, когда мы вернулись домой и я сказал, что уезжаю, он сразу стал ласковее, даже помог очистить лампу от ржавчины, и когда он, собираясь отдраивать лампу, взял ее в руки, у меня что-то… Это что-то наделало бы бед, если бы не моя незаржавевшая память, вытолкнувшая одно слово носатой, которым она охарактеризовала своего папашу.

— Ты мой брат… — сказал он.

— Брат.

— Дам тебе половину денег за корову, доктор. Недавно продал. Если когда-нибудь… — Брат здесь поступил так, как никогда бы не позволила носатая… — Если что, мой дом знаешь.

— Знаю, брат, спасибо.

С благодарностью взял я деньги из его дрожащей руки и отправился в путь. Долго брел, ехал на грузовике, потом на автобусе, на поезде, пока не обнаружил возле путей пустой домик бывшего сторожа. Домик никому был не нужен, да и сторожа не нужны, вот я и поселился здесь, обеспечив себя всем в городе на долгие дни. Из домика носа не высовывал, на чердаке обнаружил ламповое стекло старого фонаря, которое подошло к отчищенному от ржавчины остову лампы, так что ночью у меня был свет. По правде говоря, свет мне почти не был нужен, поскольку я ничего не читал: глупо, конечно, но мне казалось, что все необходимое давно мною прочитано. Свет, мерцающий под балкой, нужен был разве что любопытным, которые ночью приходили из дальних деревень посмотреть на меня. Но только поначалу — потом привыкли, и никого я больше не интересовал. Правда, однажды разбудили меня люди с автоматами — они искали беглых заключенных. Но документы у меня, как вы понимаете, безупречны, так что они ничего не сказали, только попросили дать знать, если бы вдруг два таких типа показались. Лучше уж пускай они не показываются!