Исабель Альенде - Остров в глубинах моря

«Я старею», — шептал Вальморен, разглядывая себя в зеркало, пока раб брил ему щеки, отмечая и тонкую сеть морщинок вокруг глаз, и растущий второй подбородок. Ему было сорок — столько же, сколько и Просперу Камбрею, но такой энергией, как Проспер, он не обладал и уже располнел. «Во всем виноват этот чертов климат», — добавлял он. Он чувствовал, что жизнь его была похожа на плавание без руля и компаса, его несло течение, а он все ждал чего-то, а чего — и сам не мог определить. Он ненавидел этот остров. Днем он занимался объездом плантации, но вечера и ночи тянулись бесконечно. Садилось солнце, наступала темень, и начинали медленно тянуться часы, наполненные воспоминаниями, страхами, раскаянием и призраками. Время он убивал, читая и играя в карты с Тете. Только в эти минуты она и скидывала свою броню, отдаваясь азарту игры. Вначале, когда он только научил ее играть, он все время выигрывал, но потом догадался, что она поддавалась, опасаясь его разозлить. Он, удивленный, задавался вопросом, как могла эта мулатка на равных соревноваться с ним в игре, требовавшей логики, хитрости и расчета. Тете никто не обучал арифметике, но она считала карты инстинктивно, так же как и вела хозяйственные счета. Возможность того, что она так же умна, как и он, выбивала его из колеи и спутывала все карты.

Хозяин ужинал рано, в столовой: три простых и сытных блюда, самый главный прием пищи за день, подаваемый двумя молчаливыми рабами. Выпивал несколько бокалов хорошего вина, того самого, которое посылал контрабандой своему шурину Санчо и которое позже продавалось на Кубе вдвое дороже, чем стоило ему в Сан-Доминго. После десерта Тете приносила бутылку коньяка и рассказывала ему все домашние новости. Босая девушка передвигалась бесшумно, словно плыла над землей, но он улавливал мелодичное позвякивание ключей, шуршание юбок и тепло ее кожи еще до того, как она входила. «Сядь, мне не нравится, что ты говоришь поверх моей головы», — повторял он ей каждый вечер. Она ждала этого приказания и садилась на стул недалеко от него: очень прямо, руки сложены на коленях, веки прикрывают глаза. Ее миндалевидные, чуть сонные глаза отливают золотом. Она отвечает на его вопросы бесстрастно, кроме тех, которые касаются Мориса: тогда она оживляется и каждую проделку малыша отмечает как подвиг. «Все мальчишки гоняются за курами, Тете», — смеется он, но в глубине души разделяет ее уверенность в том, что они растят гения. В первую очередь за это и ценит ее Вальморен: его сын не мог оказаться в лучших руках. Вопреки самому себе — сторонником телячьих нежностей он не был — он каждый раз бывал растроган, увидев их вдвоем в этом сообщничестве ласки и общих секретов матери и ее ребенка. Морис воздавал Тете за ее любовь с такой исключительной верностью, что зачастую вызывал ревность отца. Вальморен запретил ему называть ее мамой, но Морис этого запрета не слушался. «Мамочка, пообещай мне, что мы никогда-никогда не расстанемся», — приходилось слышать Вальморену у себя за спиной шепот сына. «Обещаю тебе, мой мальчик». За неимением другого собеседника Вальморен стал поверять Тете свои тревоги, связанные с коммерческими операциями, управлением плантацией и рабами. Но разговорами это назвать было нельзя, поскольку ответа от нее он не ожидал; скорее, это были монологи с целью выговориться и услышать звук человеческого голоса, даже и своего собственного. Порой они обменивались мыслями, и ему казалось, что она ничего не добавляла к его решениям, однако при этом он не замечал, как всего лишь несколькими фразами она умела им манипулировать.

— Ты видела товар, что доставил вчера Камбрей?

— Да, хозяин. Я помогала тетушке Розе их осмотреть.

— Ну и как?

— Выглядят они плохо.

— Только что приехали, а в дороге они очень худеют. Камбрей купил их по случаю, всех по одной цене. Это ужасный метод, осмотреть товар толком нельзя, и всегда подсовывают кота в мешке. Эти торговцы черным товаром — настоящие доки в плутовстве. Но, в конце концов, полагаю, что главный надсмотрщик знает, что делает. Что говорит тетушка Роза?

— Двое с поносом, на ногах не стоят. Она говорит, чтобы их отдали ей на неделю, подлечить.

— На неделю!

— Лучше, чем потерять их, хозяин. Это слова тетушки Розы.

— А в этой партии женщины есть? Нам на кухню одна нужна.

— Нет, но есть один паренек лет четырнадцати…

— Тот, которого Камбрей высек по дороге? Он мне сказал, что парень навострился бежать и пришлось проучить его прямо на месте.

— Так говорит месье Камбрей, господин.

— А ты, Тете, как думаешь, что там случилось?

— Не знаю, хозяин, но я думаю, что от парня больше толку будет на кухне, чем в поле.

— Здесь он опять попробует сбежать, надзор-то в доме не очень.

— Ни один дворовый раб пока не сбегал, хозяин.

Разговор не получал завершения, но потом, когда Вальморен осматривал свои новые приобретения, он выделил парня и принял решение. После ужина Тете отправлялась к Эухении — убедиться, что она чистая и спокойная лежит в постели, и побыть с Морисом, пока тот не уснет. Вальморен усаживался на галерее, если погода позволяла, или в полутемной гостиной, смакуя третью рюмку коньяка в тусклом свете масляной лампы с книгой или газетой в руках. Новости доходили с опозданием в несколько недель, но его это не очень волновало: описываемые события происходили в другой вселенной. Он отпускал прислугу, потому что к концу дня уже уставал оттого, что кто-то угадывает его мысли и желания, и оставался читать в одиночестве. Позже, когда небо становилось непроницаемым черным одеялом и только слышался немолчный шелест тростника, шепоток теней в доме и порой тайная вибрация далеких барабанов, он уходил к себе в комнату и раздевался при свете одинокой свечи. Скоро придет Тете.

Так я это запомнила. Снаружи цикады и уханье совы, внутри — лунный свет, лежащий четкими полосками на его спящем теле. Такой молодой! Храни его для меня, Эрцули, лоа самых глубоких вод, молила я, прижимая к себе свою куклу, ту самую, что дал мне мой дедушка Оноре, ту самую, что с тех пор всегда со мной. Приди, Эрцули, мать, возлюбленная, с твоими ожерельями из чистого золота, с твоей накидкой из перьев тукана, с твоей цветочной короной и тремя кольцами, по одному на каждого супруга. Помоги нам, лоа снов и надежд. Защити его от Камбрея, сделай его невидимым в глазах хозяина, осторожным со всеми другими, но яростным в моих объятиях, смиряй его сердце дикого скакуна при свете дня, чтобы он выжил, и придавай ему смелости по ночам, чтобы он не утратил волю к свободе. Обрати на нас дружелюбные взоры, Эрцули, лоа ревности. Не завидуй нам, ведь это счастье хрупко, как мушиное крылышко. Он уйдет. А если не уйдет, то умрет, ты это знаешь, но не забирай его у меня раньше времени, позволь мне ласкать его худую спину юноши, пока не превратится она в спину мужчины.