Roger Peyrefitte - Особенная дружба

Знатный человек сделал постыдное предложение группе школьников, и Бернардина, самого милого и любезного из ребят, охватил священный гнев, и он закрыл его рот ударом кулака такой силы, что звук его был слышен по всей улице. Благородный развратник, став посмешищем для зевак, отодвинулся в замешательстве, но это наказание заставило его исправиться. Впоследствии он искал любую возможность, чтобы услышать проповеди Бернардина и каждой проповедью был растроган до слез.

В каждой паузе, и даже во время чтения, Жорж бросал взгляды на Александра. Поверх голов воспитателей и мальчиков и назло Отцу Лозону и Отцу де Треннесу им была установлена тонкая связь с мальчиком, которого он ласкал своим голосом.

Александр, несомненно, будет слушать только его голос, а не чтение. Жорж тоже получил свою награду; он обнаружил у друга, которого он так хорошо знал, новые стороны. Он уже владел образами Александра в церкви, в студии, в коридорах, на переменах, в поезде, на террасе и в зимнем саду. Теперь он смог добавить к ним образ Александра, который ломал двумя руками кусочек хлеба, или только одной рукой укладывал хлеб на стол; выпивал свой стакан до дна, демонстрируя при этом белоснежную кожу своей шеи; или просто пробовал что–то с краю, словно птица; расправлялся со своим дополнительным мясом — они оба выбрали дополнительное мясо; и поедал вишни, чей цвет сливался с цветом его губ.

Трапеза окончилась. По знаку настоятеля, Жорж поднялся и принялся читать отрывок из О подражании Христу . Они дошли до конца главы «Замечательные последствия любви к Богу». Любовь Божия была самым ценным, чем ожидалось закончить вечер.

Любовь осмотрительна, скромна и праведна. Она не малодушна, не светла, не связана с суетой, но трезва, целомудренна, непоколебима, тиха, заботлива в ограждении чувств. Тот, кто не готов страдать за то, чтобы исполнить волю своего Возлюбленного, тот не знает, что значит любить…

Жорж подождал, пока трапезная не опустеет, после чего спустился с кафедры, следя глазами за Александром. Выходя, Александр не смог обернуться, потому что префект юниоров наблюдал за движением из зала, но поднял правую руку в качестве последнего приветствия.

Жорж уселся за стол в огромном пустом зале с притушенным светом, и приступил к ужину, такому же, как у воспитателей. Сильно же его волнует привилегия, из–за которой так суетятся обычные чтецы! Склонив лицо, он задумался. И мысль оказаться таким образом лишённым всего, впервые в этой комнате заставила его почувствовать своё одинокое положение, почти одиозность. Он попытался представить себе общежитие, где Александр, готовящийся ко сну, без сомнения, задумался над словами из О подражании Христу.

Уходя, служитель попросил Жоржа погасить свет, когда он закончит с ужином. Теперь Жорж оказался в полном одиночестве. Вишни, служившие ему десертом, были великолепны, намного больше тех, что давались мальчикам, и там были две горсти.

Он положил их в ящик Александра.

Аромат сирени заполнял внутренний дворик. Жоржу вспомнились слова Отца де Треннеса о том, что этот запах нарушает сон, мальчиков. Он действительно беспокоил Жоржа, однако в дневное время, ибо напоминал ему об Александре: действительно, частенько, находясь в студии, он через открытое окно созерцал кусты, усеянными цветами, и представлял себе, что их аромат доносит до него дыхание его друга.

Отец де Треннес ожидал его на пороге, у дверей общежития. Он остановил Жоржа и, понизив голос, сказал:

— Ну, полагаю, ты доволен: тайное свидание, страстные взгляды на публике…

— Что за свидание? — сухо произнёс Жорж.

Его целью было немедленное нападение, чтобы стало совершенно ясно, что он не потерпит браконьерства в своих заповедниках. Но прежде чем произносить так много слов, он попытается, чтобы обвинение было чётко высказано. Приём открылся ему по причине того, что он, по сути, никогда нечего не признавал. Он будет игнорировать тот факт, что, для глаз, знавших, что нужно искать, его позы на кафедре свидетельствовали против него. Конечно же, он не был обязан оправдываться по поводу своих слов или поступков такому человеку, как Отец де Треннес; он никоим образом не был ему подотчетен.

Отец, по–видимому, не обиделся: он неторопливо продолжил:

— Во время последнего перемены начальной школы их старший воспитатель студии пришёл переговорить со мной. Я попросил его предоставить мне цифры просивших разрешения покинуть студию в его отделении, классифицировав их по причинам, по которым их испрашивали. Я сказал, что мне это нужно для некоторой сравнительной статистики — я обожаю статистику. Это была детская игра, чтобы заставить его сказать мне, что разрешение на посещение Отца Лозона было предоставлено только одному Александру Мотье. Этот визит совпал с вашим собственным отсутствием: это доказывает то, что я подозреваю. С самого начала вы, право, должны были понять, что не сможете соревноваться со мной в ловкости. Я буду или вашим другом или вашим врагом: выбирайте.

— На вашей встрече сегодня вы и ваш друг, конечно же, должны были обсудить мой подход к нему, который я осуществил через посредника, ради вашего общего блага. Мне хотелось убедить его стать моим кающимся; что должно было успокоить вас — за неимением вашей души, я поместил бы его душу под свою опеку. Несмотря на ваше недоверие и его отказ, я придумал, как неожиданно удовлетворить вас обоих: вы могли любоваться друг другом на протяжении всего ужина этим вечером. Я подумал, что таким путём внушу вам, хотя и с опозданием, чувство дружбы и благодарности по отношению ко мне. К сожалению, кажется, что я был не прав, и тон, который вы выбрали для разговора, не позволяет мне изменить мой собственный: я больше не буду намекать вам; я буду приказывать.

— Завтра, во время полуденной перемены, вы пойдёте и приведёте младшего Мотье — его воспитателя я предупрежу — и вы оба проследуете в мою комнату. Там вы проделаете своего рода взаимную исповедь, и она будет сопровождаться личным признанием, которого вы избегаете. Мое прощение окажется пропорциональным вашей искренности.

У Жоржа не было никакой надежды уснуть пораньше той ночью, и никакого желания засыпать; и, кроме того, у него не было ни какой предрасположенности к слезам, даже к слезам ярости. С равнодушием он решил, что этот человек должен быть уничтожен, так же, как он решил устранить Андре. И его новое решение не стоило ему угрызений совести. Однако он не думал, что совершает хороший поступок, стремясь избавить колледж от такого человека, как он избавил его от такого мальчика. Его заботило не общее благо, а только своё собственное. В деле с Андре он колебался, потому что мальчик не сделал ему ничего плохого; но в случае с Отцом де Треннесом, желавшим ему зла, таких колебаний не было. Священник иногда бывал любезным и всё ещё интересным, но еще больше он был вероломным и коварным. Их молчаливый договор был нарушен.