Roger Peyrefitte - Особенная дружба

Самый настоящий дождь из первых призов пролился на Жоржа де Сарра: за усердие (классные работы и подготовка); за сочинения; за переводы с латыни; за переводы с греческого; за успехи в английском языке. И вторые призы: по истории, латыни; грамматике, греческой грамматике. Вопреки отвращению, которое он испытывал к себе, он наслаждался происходящим: это было хоть каким–то вознаграждением за его труды.

Поднимаясь за своим призом, он столкнулся с Люсьеном, который был занят тем же самым — шел получить книгу, представлявшую собой приз за его второе место по математике и английскому. Стоя бок о бок, они поклонились кардиналу, который доброжелательно кивнул Жоржу и одновременно произнёс:

— Очень хорошо! Молодец! Я поздравлю ваших родителей.

Возвращаясь на место, юный лауреат так и не взглянул на Александра.

У Александра оказалось только два поощрительных приза — по французскому и ботанике. Жоржу захотелось встать и крикнуть:

— Я хочу сказать, что все мои призы ради тебя — забери их все, они завоеваны для тебя.

Но он не посмел поднять даже голову. Его настоящим призом, его единственной наградой стало бесчестье. Колледж не пощадил его даже этим последним примером несоответствия между видимостью и реальностью.

Он бегло осмотрел свои призовые книги. На внутренней стороне каждой обложки имелся ярлык с гербом Сен—Клода, его именем, и следующими словами: «Девять призов, но десять цитат». Однако, он не получил девять книг, также, как Люсьен не получил свои две: добродетельные Отцы искусно группировали свои награды. Жорж получил четыре: томик Расина — вероятно, намек на его Леандра [действующее лицо пьесы Les Plaideurs Жана Расина]; Œuvres choisies [Избранные сочинения] Анри де Борнье [1825–1901, французский поэт] — он предпочел бы Анри де Ренье; Цицерон и его Друзья [книга Мари Луи Гастона Буассье (Marie Louis Antoine Gaston Boissier, 1823–1908), французского историка Древнего Рима, специалиста по культуре и истории раннего христианства] — намёк на «Жоржа и его друзей». Четвёртый том — его «греческий» приз — оказался книгой о Праксителе — в ней упоминался «Амур Фесписа». Последний томик, как и первые, был с иллюстрациями.

Жорж с нетерпением просмотрел содержание этой книги, надеясь найти среди репродукций свою любимую: такой тонкий намёк был уже по части настоятеля. Однако её фото отсутствовало.

Этот день оказался важным для Сестёр с кухни: следовало обслужить такое количество людей, и среди них самого кардинала! Кроме того, имелась перспектива хорошего «пожертвования» со стороны всех присутствующих родителей. Родители Жоржа, прибыв на поезде, не смогли отобедать в привычном для себя месте. Вместе с родителями Люсьена их препроводили в большую столовую, где они и получали удовольствие от своего пребывания в колледже. Там оказалось лучше, чем на крытой галерее вокруг игровой площадки, где также стояли накрытые столы. Жорж и Люсьен, соответствующим образом поздравленные, помчались наверх, чтобы добавить свои дипломы и призы к своему багажу.

Люсьен был счастлив. Для него всё складывалось хорошо. В прошлом году он получил только два поощрительных приза, как Александр в этом. Через несколько дней он собирался ехать в горы, чтобы встретиться там с Андре.

Он подбросил книгу в воздух и поймал её после того, как хлопнул руками за спиной, подражая маленькой девочке, играющей в мяч. Это было не слишком уважительно по отношению к Le Genie du Christianisme , его призу за второе место в английском и математике. (Вероятно, Отца Лозона больше заботило награждение конгрециониста, а не математика, в то время как учитель английского одобрил этот не менее тонкий выбор произведения, написанного в Англии). Призовой том шлёпнулся на пол и раскрылся, демонстрируя призёрам медитаций две свои страницы. Был ли Шатобриан [автор Le Genie du Christianisme ] в числе пророков, подобно Вергилию? Люсьен, взглянув на заглавие главы, расхохотался:

— Повадки водоплавающих птиц. Добродетель Провидения.

А вот господин де Катрфаж ничего не говорил о связи своих ящериц с Провидением.

Кардинал согласился председательствовать на обеде в трапезной. Настоятель произнёс несколько слов благодарности Его Высокопреосвященству. Затем, понизив голос, словно последующее касалось только его и мальчиков, сказал:

— Мальчики, постарайтесь умерить ваше весёлое настроение: нам не следует мешать Его Высокопреосвященству.

На что вся школа ответила криком: «Да здравствует Его Высокопреосвященство!».

Но после этого разговоры велись практически шепотом — контраст между этим и предшествующим шумом был так необычен, что, казалось, немало позабавил монсеньера кардинала. Это было истолковано, как разрешение смягчить их сдержанность, и создалась своего рода золотая середина.

Александр часто разворачивался к Жоржу и улыбался. Но буйство настроения приобрело настолько всеобщий характер, что Отец Лозон, вероятно, этого не замечал. Занавес между мальчиками и учителями уже начал опускаться. Даже Его Высокопреосвященство, вероятно, говорил о каникулах. Жорж, возможно, был единственным из присутствующих, кто думал о следующем учебном годе. И мысль том, что он увидит эту трапезную снова, но Александра там уже не будет, принесла ему страдание. Покинув стол, Жорж спросил у Мориса, знает ли тот, куда они собираются поехать на каникулах.

— Боюсь, что наши шансы на это довольно ничтожны, — ответил Морис. — Случилось что–то вроде размолвки между моим братом и стариной Лозоном — Бог знает, по какому поводу. Я не удивлюсь, если мы останемся дома на всё лето. У меня для тебя есть ещё кое–какие новости — мы больше не увидимся с тобой в Сен—Клоде. Об этом было обговорено утром, с моими родителями. Кажется, нас не устраивает здешний воздух.

И добавил шутливым тоном:

— Мы хотим возобновить семейную жизнь. Ты знаешь, что это значит для меня.

Никогда ещё Жорж не чувствовал себя так неловко. Было крайне неприятно говорить об Александре после такого намёка. Он совершит такое же преступление, какое совершил сам Морис, когда после признаний подобного рода, но ещё более пикантных, перешёл к разговору о своём брате. Но сейчас не время для щепетильности или колебаний. Опустив глаза, Жорж произнёс:

— Ты сделаешь кое–что для меня?

— Ты хочешь, чтобы я оставил тебе стихи Ришпена?

— Совсем не то. Ты помнишь день, когда твой брат пришел на нашу игровую площадку? Ну вот, после этого мы стали друзьями. Мне хотелось бы иметь возможность писать ему, через тебя, чтобы Отец Лозон ничего об этом не знал.

Морис открыл рот от изумления. После минутного молчания, показавшегося Жоржу очень долгим, он расхохотался.

— Боже мой! — он сказал. — Так этот «кризис», этот «горбун», эта размолвка — всё ты?!