Михал Русинек - Непотерянный рай

У пана Лишки, стареющего и изрядно полысевшего человека, было в голосе столько сердечности, а карие глаза меломана-энтузиаста излучали такое тепло, что на репетициях им восхищалась не только Эва, но и другие девочки, обучавшиеся пению.

Именно благодаря Лишке Эва стала со временем школьной знаменитостью, она пела и была солисткой хора, голос ее покорял как организаторов концертов и членов родительского комитета, так и посторонних гостей на всяческих школьных торжествах. К своим крупным успехам она могла бы причислить и то, что даже ее самая ярая противница, преподавательница английского языка, проявлявшая особую строгость по отношению ко всем красивым девушкам и не раз влеплявшая Эве двойки и назначавшая переэкзаменовки, подошла к ней после какого-то концерта и сказала:

— У тебя такой красивый голос, что я даже растрогалась. Может быть, пение поможет тебе в гораздо большей степени, чем английский язык, продвинуться в жизни, но я думаю, что одно другому может и не мешать.

— Большое спасибо, — обрадовалась похвале Эва и сделала реверанс.

А когда она рассказала об этом Лишке, тот поддержал ее веру в успех.

— Вот видишь, Эва, музыка доходит до человеческого сердца. Это — сила. Кое-кто завоевывал весь мир своей музыкой, а ты даже покорила свою англичанку. Я всегда говорил, что ты должна учиться в музыкальном училище.

Так или иначе, но именно Лишка заставил ее поверить в свои силы, внушил ей, что у нее есть талант. Он уделял ей много времени: отдельно преподавал ей сольфеджио, учил играть на школьном фортепиано, которое собственноручно настроил, так как настройка не была предусмотрена школьным бюджетом.

Не было ничего удивительного в том, что она любила Лишку, так хорошо относившегося к ней. Была ему благодарна, но как мужчина он ее совсем не привлекал. Внешне он был похож на монаха-доминиканца: розовые щеки, валик черных волос вокруг изрядной лысины. Теплые-теплые глаза, которые еще больше теплели, когда он говорил о Пуччини, Моцарте или Монюшко. Этот человек, степенный муж и отец двоих детей, был далек от каких-либо страстей, никогда не искал любовных приключений. И Эва понимала, что он относится к ней как к дочери, да и сама она считала его как бы своим отцом, он, пожалуй, был даже ближе родного отца.

«Он один в какой-то степени походил на Анджея, не по внешнему виду, разумеется, а тем, что тоже отличался от всех других», — невольно подумала Эва.

Лишка, добрый монах Лишка, он единственный, кому она обязана своими успехами, он запомнился ей с детских лет.

Благодаря ему она выступала на школьных торжествах, завоевала первое место на городском конкурсе любителей пения.

И вот тогда в связи с этим событием, за несколько месяцев до выпускных экзаменов, вошел в ее жизнь новый человек, можно сказать первый мужчина.

Роберт.

Это имя она не может теперь произносить спокойно. Когда сегодня ночью она в присутствии Анджея назвала его, то уже по тому, как дрогнул ее голос, он смог понять все.

— Ты ненавидишь его, — сказал Анджей.

— Вы думаете, что я еще люблю его, чепуха. Ненавижу? Нет, просто презираю. Себя ненавижу, потому что была глупа как гусыня со своими старосветскими понятиями о морали, да еще запуганная родителями.

Глупа была, да и откуда взяться мудрости в шестнадцать лет, ведь это было в год окончания школы. Подруги завидовали ей, ее внешности, росту, этим волосам и, уж конечно, не могли смириться с тем, что Лишка так трогательно опекает ее и старается помочь ей попасть на сцену.

Некоторые из них через какое-то время, когда она стала чаще выступать в школьных концертах, перестали завидовать, особенно после «диких успехов», которые отнюдь не вскружили ей голову. Когда ее поздравляли, льстили, она отмахивалась от этих похвал.

— Глупости все это, никакой певицы из меня не получится. Засяду за бумаги где-нибудь в конторе, потому что ни в какой институт мне не пробиться, — говорила она им, а в душе жила искорка надежды, которую заронил профессор Лишка.

И может быть, жизнь ее покатилась бы по обычной дороге, если бы не событие, случившееся в тот памятный для нее день.

На общегородском конкурсе, когда сам куратор гимназий вручил ей диплом и цветы, она и впрямь почувствовала, что подружки перестали завидовать ей, что весь класс радуется тому, что она завоевала первенство. Подлинным творцом успеха был, конечно, Лишка, и она на глазах у всех обняла и поцеловала его в щеку. Но тут оказалось, что еще один человек претендует на поздравления и ее благодарность.

Это был организатор выступления, юноша лет двадцати с лишним, которого все называли режиссером или импресарио, хотя в действительности он где-то работал всего лишь помощником эстрадного режиссера.

Недели за две до выступления школьного драмкружка и хора родительский комитет решил нанять человека специально для подготовки к конкурсу. Упомянутого юношу откопала председательница родительского комитета, перезревшая красотка, пышная блондинка, которая своим высоким постом целиком была обязана положению мужа: он был одним из ответственных работников внешней торговли и предоставлял школе в порядке шефской помощи то грузовик, то легковой автомобиль. Пани Дидю можно было частенько встретить в коридорах школы, когда она с улыбкой на лице и с букетом или коробкой конфет в руках поспешала в дирекцию либо в учительскую.

Когда молодой импресарио, представленный пану Лишке на первой репетиции, появился в зале, девчонки стали исподтишка посмеиваться и с любопытством разглядывали красивого парня, рядом с которым Лишка выглядел ни дать ни взять монастырским привратником.

Во время репетиций, которые шли несколько вечеров подряд, девочки уже отбросили шуточки и с пылающими лицами осаждали «пана» Роберта.

— Вы режиссер? — спрашивали они, очарованные его смуглым лицом, кожаной курткой и черным свитером.

— Да, и, как видите, уже кое-чего достиг.

Они восхищались его лицом с темной растительностью, тяжелой челюстью, которую он любил выпячивать вперед, что должно было придавать ему «американский» облик и артистическую значительность. Буквально глаз с него не сводили, обратили внимание на какую-то бумагу, свернутую в трубку и зажатую в руке, переговаривались между собой, решили, что это сценарий, и дружно выстраивались, согласно диктаторским указаниям импресарио, кто слева, кто справа, а кто впереди или в глубине сцены. А он, как и полагается деловитому постановщику представления, соображал, что делать раньше, что потом, когда вступать хору, когда читать стихи, когда начинать Эве.

Не понравилось ему, что не завешены окна, и пришлось завесить их, притащил откуда-то два прожектора, а еще ему понадобилась большая ваза с засохшими ветками боярышника, потому что нужно было подчеркнуть время года, и боярышник, разумеется, появился в черной керамической вазе, которую пани Дидя, не задумываясь, купила для школы на собственные деньги, как только услышала пожелание Роберта.