Михал Русинек - Непотерянный рай

Если он надолго разводил свои рассуждения, интуиция подсказывала Эве, что нужно поднять голову и с беспокойством заглянуть любимому в глаза, которыми он, казалось, пытался пробить дыру в потолке и умчаться далеко за пределы комнаты.

Так было еще несколько месяцев тому назад, а сегодня? Нельзя ей об этом думать, опять расклеится, покатится вниз, в бездонный колодец (эту метафору она сама себе вбила в голову, будто здесь вообще нужны метафоры). Она проиграла, теперь все кончилось. Отец, этот простак, был прав, он верно предвидел ход событий.

«Боже мой, не об этом нужно думать! К счастью, появился этот новый человек».

Нет, она не станет звонить. Он женат. Все его поведение говорит о благородстве — можно сказать, о старомодном благородстве. Никогда раньше она не поверила бы, что мужчина может пролежать полночи рядом с молодой женщиной и не тронуть ее, ограничиться лишь одним поцелуем. Роберт и вся его шайка, считающая, что любовь — это не более чем легкое физиологическое развлечение, назвали бы такого мужчину по-своему. Евнух, импотент. А то и позабористее выражались ее бывшие друзья. Для них все было так ясно, так обнажено и так легко достижимо, как затянуться сигаретой, которую, правда, нельзя курить там, где это официально запрещено.

А этот Анджей?

Когда он заговорил с ней на мосту, она была уверена, что он добивается того же, что и все мужчины, с которыми она была раньше знакома. Она ошиблась! По мере того как она разговаривала с ним, у нее совершенно изменилось представление об этом человеке, она перестала бояться его. Может быть, поэтому, почувствовав щекой руку Анджея, она заснула таким спокойным и крепким сном, какого не знала уже много недель.

Проснувшись и увидев, что рядом никого нет, она не могла поверить этому. В первую минуту все показалось сном. И эта встреча, и разговор — все это, наверное, плод пьяного воображения. Только визитная карточка, лежавшая на столике, развеяла ее сомнения. Она прочитала имя «Анджей» и фамилию, которой еще не знала до того, разобрала написанные размашистым почерком слова:

«Пожалуйста, позвоните завтра до полудня. Обязательно!»

Эти слова в первую минуту обрадовали ее. Значит, можно будет продолжить знакомство с ним, он дает это ясно понять. Но почему же он был столь сдержан? Если бы он иначе повел себя ночью, она, наверное, не сопротивлялась бы, потому что чувствовала, как рождается доверие к этому человеку, более того, рождается симпатия.

И если бы то произошло, она сейчас имела бы какое-то право на Анджея, выражаясь устаревшими понятиями, их связывала бы общность греха. В этом случае она обязательно позвонила бы, кто может запретить ей? Мысль о его жене? Да какое ей дело до чьих-то жен, этих псевдоправедниц, довольных тем, что сумели дорваться до хороших мужей, и поэтому зорко следящих, чтобы не убежало из дому ничем не заслуженное счастье.

С какой стати у них должно быть больше прав? Только потому, что подписали бумажку в отделе регистрации браков и, принарядившись по этому случаю ангелицами божьими, заплатили гербовый сбор за свидетельство о браке? Но ведь это чепуха, свидетельство, которое можно в любую минуту швырнуть в корзину. Международные договоры, скрепленные клятвами глав государств, и те рвут, как клочок бумаги, если потребуется. Так что уж говорить о каком-то ничего не значащем договоре между двумя людьми, да и о чем он, этот договор? О совместном ложе! Разве это не ханжество!

«Вздор, чистый вздор, — зло твердила она про себя, будто снова очутилась в компании Роберта. — Плевать мне на то, женат он или нет, и на то, что какая-то ловкая баба превратила его в своего раба, мне тоже наплевать. Мне этот человек нравится, внушает доверие, и этого вполне достаточно, чтобы я получила право самой решать, как себя вести. Счастье добывается силой».

Эта мысль напомнила ей, что она опять пользуется доводами, заимствованными у Роберта. Он ведь всегда воспевал силу и говорил:

— Все нужно добывать силой, расталкивая других локтями. К власти идут по трупам.

И тут же ей стало стыдно, что она сама себя подогревает пошлыми фразами, будто старая дева, завидующая удачливой подруге.

— Но ведь я не хитрая старая выдра. Он сам приплелся сюда, пусть и случайно, но сам и ушел. Не остался со мной до утра. Жены что ли побоялся или самого себя — мне все равно, наверное, не захотел усложнять себе жизнь.

Но ведь, когда он поцеловал ее, она почувствовала, как жадны его губы, здесь она не могла ошибиться, что ж, коль он так необычно повел себя, то она не станет углублять знакомство с ним. Не позвонит ему. Отнесется с полным уважением к его сдержанности. Не позвонит!

В висках неспокойно застучало. Лучше выбросить эту карточку, потерять номер его телефона, а то ведь она совсем была готова спуститься вниз к автомату и нарушить свое решение. Что ж, она познакомилась с приятным мужчиной, ей стало гораздо легче, но на этом все должно кончиться. Она снова обречена на одиночество. Кем обречена? Своим же отцом, родным отцом, который отравлял ей жизнь брюзжанием (эту обиду она ему никогда не простит), да еще этим хвастуном, пройдохой, мещанином и подлецом. Все несчастья от Роберта.

Лавина воспоминаний снова обрушилась на ее бедную голову. Исчезновение Роберта, беременность, аборт, и после всего пережитого — страшное одиночество в опустевшей комнатке, а потом водка, опьянение до чертиков. Но ведь она, слава богу, еще не алкоголик. Это только временная и вынужденная привычка, она пыталась этим спастись, только привычка, и она сама с ней справится, как и обещала ночью тому неизвестному мужчине, «совсем другому человеку». Обещала, но так ли уж обязательно с сегодняшнего дня? Она еще крепилась, но ее всю трясло, подкатывалась дурнота. Опять то же: страх, страх, знакомый страх начинает раскачивать все ее тело. Сейчас она упадет на пол или вывалится из окна, в которое за минуту до этого намеревалась выбросить смятую визитную карточку. Шум отовсюду, качает из стороны в сторону, стены ходят ходуном.

С трудом добралась она до шкафа. Всего несколько шагов, а как, кажется, далеко. Рванула дверцу. Есть еще четверть бутылки, единственное спасение. Вот остаток водки, он вчера сам поставил ее в шкаф и попросил, потребовал, чтобы не пила. Пусть эта водка станет для нее испытанием воли, символом уходящего прошлого, ее нельзя пить. Так он выразился. Наивный! Не наивный, а добрый и, пожалуй, мудрый. Хотел, чтобы в ней пробудилась ее собственная воля, решительность. «Приду завтра и сам проверю». Так он сказал.

В ушах зазвенело. Резко и отрывисто. Раз, два, три. Пожалуй, не в ушах, это дверной звонок. Она не стала пить. Поставила бутылку обратно, закрыла шкаф, страх немного улегся, ведь она боялась не людей, а одиночества и будет рада любому, кто придет. Может, почтальон, никто другой в эту пору не может прийти.