Михал Русинек - Непотерянный рай

Столь критически оценив поведение Ренаты, он попытался уклониться от прямого ответа:

— Ты считаешь, что сейчас это совершенно необходимо?

— Совершенно необходимым оно никогда не было.

— Но тебе хотелось бы?

— Любая женщина на моем месте посчитала бы, что это должно свершиться. Но я напрашиваться не буду. И вообще, создается впечатление, что ты меня и не знал раньше. Этот разговор мне неприятен, скажу больше — оскорбителен. Оставим эту тему.

Он встал из-за стола, прошелся по кухне, ему было неловко сидеть лицом к лицу с ней.

— Пойми, это известие свалилось на меня так неожиданно, я еще не переварил его. Ты узнала значительно раньше. Не сердись, но мне нужно подумать.

Он лгал, размышлять было не о чем. У него совершенно другие планы. Он не хотел этого. Давно ожидаемый момент явился теперь для него препятствием, перечеркивал все его планы и надежды.

После этого разговора лишь одно стало ему совершенно ясным: Рената пока ни о чем не догадывалась.

На следующий день за завтраком он не проронил ни слова о вчерашнем. Быстро съел несколько сухариков с маслом и медом, выпил кофе и, сказав Ренате, что ужасно торопится, молниеносно исчез.

На службу он пришел раньше обычного. Буркнул что-то Матеушу в ответ на теплое приветствие. В приемной пани Зофьи еще не было, и он, не задерживаясь, прошел к себе.

Закрывшись в кабинете, он не сел, как всегда, за письменный стол, а начал расхаживать из угла в угол.

Его мучили угрызения совести.

— Трус, жалкий трус, — повторял он шепотом.

Вспомнился вчерашний разговор с Ренатой. Как же быть теперь? Нужно обо всем рассказать Эве, пусть хоть в их отношениях он будет искренним и честным. Ведь для них обоих это не развлечение, как ему представлялось в самом начале их знакомства, все гораздо серьезнее.

Теперь, когда он, воспользовавшись помощью Кубы, дал ей возможность учиться и изредка выступать, когда он стал оказывать ей и материальную помощь, можно было уже не сомневаться, что он для нее в настоящее время — спасение и опора. Пожалуй, он не ошибался, когда думал, что без него она снова оступится, провалится, как она сама говорила, в бездонный колодец, в мрачное небытие.

Что ему делать? С каждым днем он все больше привязывался к Эве, она привлекала его не только красотой и молодостью, но и беспредельной преданностью ему, верой в его надежность (это тоже было ее словечко).

«Ты не такой, как все. Я таких не знала и другого такого в жизни не встречу», — не раз говорила она, заглядывая ему в глаза, и он закрывал их, потому что не выдерживал ее ослепительно чистого взгляда, полного надежды, таящего в себе вопрос: хотел бы он остаться с нею навсегда?

Он был уверен, что Эва ждет того момента, когда он затронет эту самую важную тему — расставание с Ренатой. Она ни разу не спросила, намерен ли он развестись, но вопрос этот черной тучей висел над ними. Анджею даже казалось иногда, что он ясно слышит его, хотя он так и не был произнесен.

— Трус, трус, — ругал он себя. — С какой стороны ни посмотри — трус.

Что-то он утаивает от Ренаты, что-то от Эвы. Ловчит. Никак не может решиться.

«Пользуюсь ее молодостью, ее тяжелым положением. Взимаю нечто вроде платы за все, что делаю для нее, и в то же время мешаю ей устроить собственную жизнь. Если беспристрастно посмотреть со стороны на нашу дружбу — говорю «дружба», но это тоже уловка, — то наше поведение диаметрально противоположно. Она поступает открыто и искренне, ничего не скрывает, у нее, кстати, и нет повода скрывать свои поступки, чувства, встречи, а я выступаю в роли беглого преступника. Даже тут, в этой канцелярской дыре, я должен быть настороже, чтобы ничем не выдать себя перед пани Зофьей и перед этими болванами из совета института, да хотя бы и перед той же идиоткой Перкун, у которой хватит глупости совершить любое свинство и отравить другому жизнь».

Все было бы иначе, если бы он решился на разговор с Ренатой, объяснил ей все и порвал с нею. Но сделать это сейчас, когда, к несчастью, пришло письмо из Айова-Сити, жестоко, но зато честно.

«Скажу ей прямо, в каком оказался положении и что собираюсь делать».

Он немного успокоился и перестал расхаживать по кабинету. Решение принято. Сегодня же он серьезно поговорит и с Эвой и с Ренатой.

Открылась дверь, и просунулась голова пани Зофьи.

— Доброе утро! Вы сегодня раньше меня. Не помешаю?

— Что вы! Почему так спрашиваете?

— Потому, что вы стали часто задумываться.

— Всякое бывает.

— Какие-нибудь заботы?

— Назовем это так.

— Сердечные хлопоты, да? Не мое, конечно, дело, извините. Только я вижу, как вы с самого утра дымите, одна сигарета за другой. А окно, разумеется, не открыли.

Она направилась к окну, он хотел было опередить ее, но не успел, пани Зофья уже держалась рукой за оконную скобу, а второй раздвигала занавески.

— Вот теперь совсем другой мир. — Она с наслаждением втянула воздух. — Я буквально помешана на этом. Дома у нас хоть никто и не курит, но окно в спальне открыто и летом, и зимой. Врачи, ну эти, которые борются со старостью, кажется ге… ронтологи, говорят, что для людей в годах это подлинное спасение.

— Вы правы, в моем возрасте уже надо заботиться о здоровье.

Она остановилась и с удивлением посмотрела на него.

— Вы, конечно, шутите. Я не вас имела в виду. Вы, наверное, не знаете, что моему мужу за шестьдесят. А вы приняли на свой счет, о боже!

— И ко мне это можно отнести. Мне ведь за сорок, пани Зофья.

— Я это хорошо знаю, ваше личное дело хранится у меня. Вы так выглядите, что можете еще лет двадцать не думать о своем возрасте.

— Пожалуй, комплименты должен бы говорить я, а получилось наоборот. Видите, как я распустился. — Он рассмеялся впервые за все утро. — Но шутки в сторону. Я не знаком с вашим мужем, и вот теперь совершенно случайно узнаю, что между вами такая большая разница в годах.

— Он на двадцать лет старше меня.

— Да! Разница велика.

— Совсем нет. Сначала и мне так казалось, а особенно моей матери. Но потом привыкла, со временем разница как-то стирается. Прошло восемнадцать лет, как мы поженились, теперь он стал называть меня «старушка». А я, дура, слежу за его диетой, читаю в энциклопедиях все, что там есть о склерозе, не покупаю свинины, уговариваю его заниматься гимнастикой и открываю окно в спальне, потому что он, вот так же, как вы, может просидеть в духоте весь день. А на улице ни одну женщину моложе меня не пропустит мимо, ведь в любом мужчине бес сидит. И в вас тоже.

— Опять комплимент.

— Нет, это правда. Вы изменились за последнее время.

— В худшую сторону?

— Я бы этого не сказала. Вы ведь не чиновник, по природе своей скорее вольный художник. Мне кажется, что вы сейчас больше заняты живописью. Во всяком случае, я вам этого желаю вполне искренне.