Керстин Гир - Где правда, там и ложь

– Мы просто напишем: « состоятельная дипломированная метеоролог » – это звучит фантастически и соответствует истине.

Возможно, в этом-то и был фокус: никакой лжи и умеренное количество правды. Вот секрет равновесия в мире.

Раз уже я так раскочегарилась (фрау Картхаус-Кюртен называла это «стабильным состоянием»), то мы смогли предпринять и давно запланированную поездку в Дюссельдорф, где Карл складировал большую часть предметов искусства и мебели. Я поехала туда только потому, что «противники», то есть Лео с сёстрами, отказались присутствовать при каталогизации, поэтому я могла быть уверена, что никого из них там не будет.

– Доверие – это хорошо, но контроль ещё лучше, – сказал мой адвокат, дружелюбный человек с собачьим взглядом и прямым пробором. – В противном случае я бы настаивал на вашем присутствии, поскольку колье или бидермайер-секретер могут очень быстро исчезнуть в сумочке, не правда ли? Я и так опасаюсь худшего в отношении интерьера виллы – туда наверняка имеет доступ и брат, а я уверен, что он приберёт к рукам всё, что плохо лежит, если уже не прибрал. Вам надо было бы с самого начала туда отправиться и всё сфотографировать.

Я попыталась объяснить ему, что мне это довольно-таки безразлично. Я только хотела, чтобы всё это побыстрее закончилось. Я хотела как можно скорее закрыть эту страницу своей жизни.

Адвокат ответил, что мне это может быть безразлично, а уж он позаботится о том, чтобы я получила полагающееся мне по закону. И пусть виллу обчистят до нитки, но в остальном дядюшка Томас не не получит даже табака из табакерки, которую он постоянно поминает. Его претензии, сказал адвокат, ни в коей мере не обоснованы, а многократно упомянутые доказательства так и не предоставлены. В соответствии с тем листком бумаги, который поцеловал мой отец, то есть тем, на котором Карл написал, что в случае своей смерти он всё завещает мне, наследство в его текущем состоянии должно быть поделено исключительно между мной как наследницей и детьми Карла как обладающими правом на обязательную долю.

– И тогда вы станете состоятельной женщиной, – сказал адвокат. – Даже после того, как выплатите мне гонорар.

Разве что дядюшка Томас вытащит из рукава козырного туза.

Лео с сёстрами составили список того, что, по их мнению, подлежало разделу по наследству. Их список в целом соответствовал перечню, который составили ещё в Лондоне мой отец и Мими по бумагам Карла. В отношении депозитов, наличных и недвижимости у нас не было никаких разногласий, нужно было только уточнить стоимость недвижимости. Несколько хуже обстояли дела с пунктами «Инвентаризация виллы в Роденкирхене» и «Различные картины, украшения, часы и предметы искусства», но тут помогли километровые списки, составленные дядюшкой Томасом. Он указал ровно 34 предмета, которые, по его мнению, должны отойти ему, поскольку они происходили из наследства его любимой тётушки Ютты и всегда предназначались для него, и ещё 22 предмета, которые он якобы должен получить по «правовым и моральным» соображениям (фраза, заставившая моего адвоката искренне рассмеяться), и Карл всё это просто для него сохранял. И действительно, на складе – Карл нанял помещение площадью более 50 квадратных метров, где предметы громоздились почти до самой крыши) – на складе мы нашли многие из упомянутых дядюшкой Томасом предметов, к примеру, регулярно упоминавшуюся картину «Берег и натюрморт с рыбами». Несмотря на утверждение Карла, что искусство – это нечто не всегда доступное даже интеллигентным людям, я поняла, что никогда ещё не видела более отвратительной картины, и спонтанно решила отдать эту вещь дядюшке Томасу.

Но адвокат сказал, что это была бы глупая ошибка, потому что по его сведениям эта картина стоит около сотни тысяч евро. После чего я посмотрела на мёртвых рыб и раков другими глазами.

Собственно, я надеялась (и боялась) наткнуться на складе на сентиментальные воспоминания и обнаружить там частицу Карла, относящуюся ко временам до меня. Но всё, что там находилось, принадлежало его родителям либо тётушке Ютте. Вероятно, Карл собирался когда-нибудь продать это (и, по моему мнению, это было бы лучшим из того, что можно было сделать с большинством этих предметов).

Целый день адвокат, его помощница и я занимались каталогизацией складированных вещей. Всё – стулья, картины, зеркала, бронзовые скульптуры – было сфотографировано, пронумеровано и кратко описано (№ 13, стеатитовая скульптура с пятью ногами, вероятно инопланетянин, высота ок. 60 см, неописуемо омерзительная), и к вечеру мы всё аккуратно закаталогизировали. Часто упоминавшаяся табакерка, часы и украшения отсутствовали, что вызвало недовольство адвоката, поскольку по словам дядюшки Томаса речь шла о вещах огромной ценности (« Для моего доверителя важна в первую очередь духовная ценность этих предметов, поскольку он увязывает с ними традиции и воспоминания …»). Было и несколько картонных коробок, которые мы бегло просмотрели и записали просто как коробки, полагаясь на то, что в них нет ценных вещей. 11 коробок с книгами, 3 коробки с женской одеждой 50 размера и одна коробка с фарфором. Лучшей находкой оказалось чучело фокстерьера, чьи стеклянные глазки дружелюбно и бойко смотрели на нас.

– Он что-нибудь стоит? – спросила я у адвоката.

– Ну, если бы вы захотели отдать это мне, вы должны были бы мне ещё доплатить, – ответил он. Тем не менее мы аккуратно записали пёсика под номером 243. У него имелся ошейник с хорошенькой серебряной подвеской в виде сердца, на которой было выгравировано его имя.

Повинуясь импульсу, я забрала номер 243 с собой домой и тайно пронесла его к себе в комнату. (С начала беременности Мими у нас были строгие правила в отношении гигиены, и я боялась, что чучела этим правилам не соответствуют).

В моё отсутствие Лео позвонил Мими и Ронни на автоответчик. Он говорил коротко и скупо, словно посторонний человек. «Здравствуйте, меня зовут Лео Шютц, и я прошу Каролину позвонить мне по номеру…».

Разумеется, я не позвонила. Наша последняя встреча бросила меня в мою глубокую чёрную дыру, и сейчас, когда я сумела вскарабкаться наверх, я не хотела рисковать тем, что Лео снова наступит мне на руки, держащиеся за край ямы. Но на следующий день он позвонил снова, и поскольку Мими как раз делала свой вечерний тест на беременность (она была на седьмой неделе, но никак не могла в это поверить), я подошла к телефону.

– Лео Шютц, привет, Каролина. Я звонил вчера.

– Да, я знаю, Лео. И я помню, как твоя фамилия. – По чистой случайности такая же, как моя.

– К сожалению, ты так и не перезвонила после нашей встречи.

– Да, верно. Я была в больнице.