Вадим Шефнер - Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Лачуга должника. Небесный подкидыш. Имя для птицы

Зато Хлюпик — приземистый, раскормленный песик загадочной породы — всегда или в доме околачивался, или дежурил у калитки — в рассуждении, кого бы облаять или цапнуть. Он только на вид казался неуклюжим, а на самом деле был очень даже мобилен. И характер имел переменчивый. Подбежит к тебе приласкаться, хвостом виляет, а потом вдруг передумает и в ногу вцепится. Он и хозяев своих иногда кусал. «Замысловатое животное!» — говорил о нем дядя Филя, причем даже с оттенком уважения. «Тварь повышенной вредности», — характеризовал его Валик.

А тетя Лира души в Хлюпике не чаяла. Она где-то подобрала его щенком и выкормила. Она почему-то считала его очень честным. «Кусочка без спроса не возьмет!» — восторгалась она. Но воровать ему и незачем было — и так был сыт по горло. Однако он был хитер и понимал, что честность — это его основной капитал. Иногда он устраивал демонстрацию своего бескорыстия. Когда тетя Лира, прервав стряпню, уходила из кухни покормить поросенка, Хлюпик прыгал на табурет, оттуда на кухонный стол и там засыпал (или делал вид, что спит) рядом с фаршем или еще каким-нибудь вкусным полуфабрикатом. «Ах ты, ангельчик мой культурный! Лежит и ничего не трогает!» — умилялась тетя Лира, вернувшись в кухню, и, взяв песика на руки, относила его в комнату, на диван.

Вот так, значит, жили в поселке Филаретово Лариса Степановна и Филимон Федорович Бываевы и их подопечные. Жили и не знали, что пройдет год — и в судьбы их ворвется нечто небывалое, необычайное.

На следующий день по приезде к Бываевым я отправился в тот лес, где погиб отец. Его могилу на Серафимовском кладбище мы с матерью посещали регулярно, но на месте его гибели не бывали ни разу. Не тянуло нас туда. А главное, мы толком и не знали, где в точности случилось несчастье: из рассказов грибников — спутников отца в тот печальный день — известно было только, что произошло это где-то в бору за Господской горкой. Теперь, расспросив у Бываевых, где находится этот бор, я направился туда.

До речки меня сопровождал Валик. Он подробно растолковал мне, как идти к Господской горке, а сам расположился на берегу.

Минут сорок шагал я по береговой тропке, затем, когда показался вдали пологий холм, форсировал речку вброд и свернул налево. Начались густые кусты, среди них виднелись остатки каменного строения. В сторонке маячили кирпичные ворота с осыпавшейся штукатуркой: никакой ограды не было, ворота никуда не вели. Я понял, что это и есть Господская горка; здесь в незапамятные времена, как сказала тетя Лира, стояла барская усадьба.

На фоне ворот я увидел нечто голубоватое, движущееся. Подошел ближе — и узрел Элу. В сарафане, с корзиночкой в руках. Я, конечно, очень удивился и обрадовался. Но, поскольку у нас с ней был как бы негласный договор не здороваться при встречах и вообще избегать формальной вежливости, я обратился к ней так:

— Эла, когда я стряхнусь с ума, я тоже пойду искать грибы среди лета.

— Я не по грибы, я калган выкапываю, — ответила она и протянула мне корзинку: там на дне лежали какие-то корешки и детский совочек. — Это калган, папа на нем спирт настаивает.

— Не знал я, что твой предок выпить любит.

— Нет, он непьющий, ты же знаешь. Это для желудка... А сюда я зашла поздороваться с каменщиком. — С этими словами она приложила руку к воротам, к тому месту кладки, откуда, видно, кусок штукатурки отвалился совсем недавно; этот кирпич был густо-вишневого цвета, не выцветший, он выделялся среди других.

— Вот и поздоровались! — объявила Эла. — Лет сто двадцать тому назад он своей рукой положил этот кирпич, и с той поры ничья ладонь к нему не прикасалась. И вот моя коснулась. Это как рукопожатие.

— Не дойдет до каменщика твое рукопожатие, — съязвил я. — Есть эти ворота, есть этот кирпич, есть ты. А каменщик-то где? Выпадает основное звено.

— Каменщик жив! По-моему, все люди бессмертны. Конечно, не в божественном смысле каком-то, а в рабочем. Все, что сделаешь в жизни хорошего, — все идет в общий бессмертный фонд. Даже если дело незаметное, все равно.

— Очень удобная теория! Честь имею поздравить вас с бессмертием!

— Не перевирай мои слова! — вскинулась Эла. — Личной вечной жизни я бы вовсе не хотела. Ты представь себе: я построю дом, и он состарится при моей жизни, и его снесут у меня на глазах!.. Нет, пусть наши дела переживают нас!.. Впрочем, личное бессмертие нам не угрожает.

— Очень даже не угрожает, — согласился я и сообщил Эле, что направляюсь в тот именно лес, где погиб отец.

— Боже мой, а я еще с такими разговорчиками, — огорчилась Эла. — Прости, я ведь думала, ты просто так тут бродишь... И вообще, как ты в Филаретово попал?

— Хотел сделать тебе приятный сюрприз. Представь себе, тайком от тебя поселился у Бываевых на все лето. Я к тебе завтра собирался — и вдруг такая счастливая случайность, встречаю тебя здесь.

— Дорога в ад вымощена счастливыми случайностями, — пошутила Эла. — Это я где-то вычитала, наверно. А может, это мне просто приснилось... Тебе снятся мысли?

— Ты же знаешь: мне снится только архитектура. Этой ночью видел высоченную башню; вошел в дверь, а там каменная лестница, и ведет она не вверх, а вниз. Спускался, спускался по ней, а ступенькам конца нет. Тогда взял и проснулся... Приснится же такая мура!

...Продираясь сквозь кустарник, мы вышли на проселочную дорогу, пересекли ее, миновали кочковатое поле, вступили в бор. Пахло смолой, под ногами пружинил мох. Сосны стояли редко, не мешая жить друг другу, лес хорошо просматривался. Никаких следов бед людских он не хранил. Погибни здесь тысяча человек — он и то ничего бы не запомнил и ничего бы нам не рассказал. Вскоре мы повернули обратно. Уже выходя на проселок, мы обратили внимание на одну большую сосну. На ней кто-то вырезал треугольник, опущенный вершиной вниз; он заплыл смолой, древесина потемнела. Ниже на коре виднелись какие-то вмятины и шрамы, поросшие мхом.

— Может быть, именно здесь это и случилось, — сказала Эла.

Мы стояли молча, не шевелясь, будто, не сговариваясь, объявили сами себе минуту молчания.

— А теперь пойдем к реке, — обратился я к Эле.

— Нет, погоди, — ответила она. — Давай спасем вон ту рябинку. Ей здесь не вырасти, ее какая-нибудь машина обязательно заденет колесами.

Между сосной и дорогой росло несколько низеньких рябин; одно деревцо, совсем маленькое, стояло у самой обочины. Вынув из корзины совочек, Эла стала выкапывать рябинку.

— Летом вроде бы деревья не пересаживают, — усомнился я.

— Рябина и летом приживается, — уверенно возразила Эла. — Ты возьмешь ее и посадишь на участке твоих высоких покровителей. Только, чур, место выбери получше. И поливай ее! Я на эту рябинку кое-что загадала.