Вадим Шефнер - Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Лачуга должника. Небесный подкидыш. Имя для птицы

— Учел! — суховато отозвался тот. — Напомните основные данные проекта, разрабатываемого в вашей секции.

— Синтетический театр! — начал Серафим. — Никаких лож, никаких галерок, сплошной партер — полная демократия! По трем сторонам зала — три сценические площадки, перед двумя из них — оркестровые ямы. На четвертой стороне зала — цирковая арена. Вы занимаете свое вращающееся кресло. Впереди развертывается действие пьесы, справа — балет, слева — опера, позади вас — цирковая программа. Зрители вправе избрать что-либо одно, а при желании могут нажатием кнопки придать креслам непрерывное вращательное движение. Перед взором и слухом будут плавно сменяться декорации и ситуации, будут возникать драматические актеры, оперные певцы и певицы, танцующие балерины, дрессированные слоны и медведи. Какая яркая смена впечатлений! Кроме того...

— Кроме того, товарищ Пятизайцев, вам надо поднять свой моральный уровень, — прервал Серафима директор. — Всему ИРОДу известно, что вы боитесь высоты и для выхода из дома пользуетесь не парашютом, а лифтом, и тем самым незаконно расходуете электроэнергию. И весь ИРОД возмущен вашей внебрачной связью с престарелой дрессировщицей тигров, которая тайно подкармливает вас пайком, выделяемым для зверей.

— Гнусная дезинформация! Это все Главсплетня набрехала! — возопил Серафим — и проснулся. Наклонясь над его изголовьем, стоял белый заботник с подносиком, на котором поблескивала стопочка с медицинской жидкостью. Мой приятель принял успокоительное лекарство и уснул.

Проснувшись утром, они припомнил недавнее сновидение и пришел к выводу, что хитрюга-мозг хотел утешить его, показать ему, Серафиму, нечто такое, что вроде бы пострашнее одиночества. «Но нет, одиночество — страшнее всего, — решил мой приятель. — И эта явь, этот Храм — страшнее самых ужасных сновидений».

В следующую ночь Серафиму приснился сон, опять длинный и обстоятельный. Но в нем не было ни одного человека и вообще ни одного живого существа — только голые скалы, пустынные солончаки, непонятные машины, загадочные самодвижущиеся автоматы... Мой приятель проснулся задолго до (условного) утра и долго не мог уснуть, охваченный страхом и тоской.

Серафиму стало ясно, что минувшей ночью медик-заботник включил в свое успокоительное лекарство какой-то ингредиент, воспрещающий мозгу видеть во сне все живое. Чтобы успокоить читателей, скажу, что действие этого ингредиента не было положительным. Но тогда, после того безлюдного сна, приятель мой был прямо-таки в отчаянье. Ну разве мог он предвидеть, что на этой окаянной Фемиде он даже в снах будет одинок?! Он клял себя за то, что по собственной дурацкой воле обрек себя на эту пытку одиночеством. Он — межпланетный подкидыш номер два, несчастный подкидыш. Юрик — тот подкидыш счастливый, его подкинули к живым добрым людям. А он, Серафим, сам зашвырнул себя в это космическое безлюдье. Зашвырнул из страха показаться трусом, каковым он является на самом деле...

Теперь с какой-то детской нежностью вспоминал он Землю-матушку, которая так далека от него нынче. Все земное казалось ему прекрасным, все люди добрыми. Повстречайся ему здесь сама Главсплетня, он бы расцеловал ее и сказал бы ей:

Но он знал, что никого не встретит в здешних коридорах — ни врага, ни друга, ни двойника. Его абсолютный двойник — Серафим с Земли номер двести пятьдесят два — побывал на другой Фемиде, и подбросил его на ту Фемиду другой Юрик с другой Кумы. Как сложен и страшен этот мир! Хорошо бы сойти с ума и встретить в коридоре какого-нибудь самосветящегося старца или полупрозрачную даму в белом одеянии. Конечно, это страшно, но лучше уж такой страх, чем это адское одиночество. На безлюдье и привидение — человек.

У Серафима возникло убеждение: ему нужен реальный страх. Он, подкидыш номер два, пребывает здесь в абсолютной безопасности. Но эта безопасная явь ужасает его сильнее, чем самые страшные сны. Быть может, самое страшное для человека — это когда ему абсолютно нечего бояться. Ибо идеальная безопасность порождает ожидание какой-то неведомой ужасной опасности.

Серафим решил бежать из Храма Одиночества. А так как дальше начнутся события самые серьезные, то я, анонимный приятель Серафима, передаю ему эстафету повествования. Пусть он опять, как в первых главах, ведет речь от самого себя.

Да, я решился бежать. Но на то, чтобы решиться осуществить это решение, у меня ушло трое суток. Я отощал, лишился сна и аппетита — и наконец заставил себя приступить к действиям. В то утро я хотел было направиться в столовую с рюкзаком, дабы наполнить его булочками, ведь я мог их заказать в любом количестве, но потом подумал, что заботники могут догадаться, для чего мне нужен этот пищевой запас. Поэтому я решил принять как можно больше еды в глубь себя и позавтракал очень плотно. Вернувшись в свою келью-камеру, я разделся в санузле и встал под душ. Уже дня четыре я ходил грязнулей, даже руки и лицо перестал умывать, так придавил меня страх. Но теперь следовало вымыться с головы до ног. Это для того, чтобы от меня не пахло человеком, не то хищные звери издалека меня учуют. Конечно, они все равно узнают о моем присутствии в их лесу, но вымыться все-таки надо.

Подсознательно стремясь оттянуть начало решительных действий, мылся я долго-предолго. Потом все-таки обтерся, оделся, потом надел плащ и берет, уложил в рюкзак свои небогатые пожитки, взял топор — и на цыпочках вышел в коридор.

Вот и дверь энергоблока. Скрещенные белые руки, изображенные на ней, мгновенно покраснели при моем приближении. Но я решительно распахнул ее и вышел в тамбур. И тотчас из ниши вышел черный заботник и преградил мне путь.

«Пусти, жабий сын!» — истерически возопил я и занес топор. Но механический страж стоял незыблемо, и тогда я изо всей силы долбанул его обухом по черепу. Однако удар мой не произвел никакого разрушительного действия; заботник стоял как ни в чем не бывало. Так мы с минуту простояли один против другого, а затем произошло нечто странное. Мой оппонент вдруг поднял руки, сорвал ими со своих плеч свою голову и бросил ее. Она тяжело упала на каменный пол, а вслед за ней рухнул и ее владелец. Тут до меня дошло, что он не программирован на насильственные физические действия против разумных существ; я понял, что этой пантомимой он хочет убедить меня в неизбежности моей гибели, ежели я перешагну через его труп. Однако я мужественно переступил через самоубийцу и вошел в энергоблок.