Вадим Шефнер - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Повести и рассказы

— Люся, а я что? Пьян уже разве?

— Нет, не очень... У тебя какая-то неприятность?

Я искоса посмотрел на нее. Она сидела, не глядя на меня, слегка наклонившись над столом. В светлых, гладко причесанных волосах отражались огоньки елочных свечей.

— Ты угадала, — признался я. — Неприятность. Но тут никто не поможет. Тут дело в одной девушке. Тут, ты понимаешь...

— Не надо никому рассказывать, — прервала она меня. — Завтра тебе будет стыдно, что ты что-то рассказал.

На другом конце стола кто-то пробовал запеть «Катюшу», но пока что пения не получалось. Зато очень хорошо был слышен голос Кости. Справа от него сидела Веранда, но с ней ему было неинтересно. Она не подходила под рубрику скромной интеллигентной девушки. В то же время не подпадала она и под стандарт кошки-милашки.

— Они отхватили себе такой кус в Европе, что сразу им его не переварить! — кричал Костя в ухо соседу слева. — Их сырьевой и промышленный потенциал полностью еще не отмобилизован, им в ближайшие годы нет смысла делать дранг нах остен... У них на очереди добрая старая Англия, и ей в этом году придется плохо!

Веранде надоело сидеть, она вскочила из-за стола и подбежала к самоварному столику. На его темной мраморной доске вместо самовара стоял темно-зеленый патефон. Веранда начала быстро крутить ручку. Потом не опустила, а прямо-таки бросила тонарм на пластинку. Пластинка взвизгнула от укола иглы, от боли, потом зашипела, а уж потом запела:

Послышался шум отодвигаемых стульев — из-за стола стали выходить желающие потанцевать. Веранда вдруг подскочила к нам:

— Чего сидите как сычи, жених и невеста? Поцелуйтесь! — Она взяла нас за головы и легонько подтолкнула друг к другу. Получился поцелуй не поцелуй, а что-то вроде того,

— Как ты смеешь! — рассердилась на нее Люсенда. — Это уж я не знаю что! Совсем распустилась!

— Глаза у нее вспыхнули благородным гневом, она засмеялась геометрическим смехом и прыгнула в пропасть! — отчетливо произнесла Веранда и захохотала. Потом подошла к какому-то дяденьке и стала с ним танцевать.

— Идем и мы, — предложил я Люсенде. — Только я неважно танцую, тем более танго.

— Я тоже неважно, — улыбнулась она. — Попробуем.

Я осторожно обнял ее, и мы вошли в толпу танцующих. Танцевала Люсенда хорошо, она, в сущности, вела меня. С ней было легко. Все вокруг плавно покачивалось, плыло куда-то. Огоньки свечек на елке тихо колыхались. От Люсенды пахло черемуховым мылом, чистотой. Праздничная радость прихлынула ко мне. Все было праздничным, весь мир — несмотря ни на что — был праздничным. И впереди, за легкой дымкой неизвестности, тоже угадывалось что-то праздничное и светлое... Меня охватило чувство благодарности к кому-то за все, что есть, и за все, что будет. Но я не знал, кого благодарить. Если б был Бог, то я благодарил бы его. Но в Бога я не верил. Тем временем пластинка кончилась.

— Люся, большое тебе спасибо, — сказал я, подходя с ней к столу.

— За что? — удивилась она.

— За то, что ты меня тогда выручила, в прошлом году. Меня могли бы из техникума попереть, если б не ты.

— Опять ты об этом! — поморщилась она. — Ну не надо, не надо.

— Ну и вообще спасибо. Просто так. Не знаю за что.

Тут к нам подошел Костя. В руках он держал два стакана, полных какой-то подозрительной алкогольной смеси.

— Чухна! Выпьем за погруженье! Через Дюнкерк и Капоретто — к Каннам и Трафальгару!

— Не надо вам больше пить, — с опасением сказала Люсенда. — Ты, Костя, и так уже... Да и ты, Толя...

— Не мешай ему погружаться! — прервал ее Костя. — Не разоружай его морально! Подними свою рюмку и гляди ему в глаза! А ты, Чухна, гляди ей в глаза!

— Зачем в глаза? — спросила Люсенда.

— Для взаимного контроля! — ответил Костя. — Ну, выпьем все разом!

— Люся, за твое счастье в этом году, — сказал я.

Люсенда поднесла к губам рюмку. Она глядела на меня не мигая — не то с сожалением, не то с сочувствием, не понять было толком.

— Всё! — Я поставил на стол пустой стакан.

— Всё! — сказала Люсенда, ставя на стол пустую рюмку.

— Всё! — Костя поставил пустой стакан, сел за стол, отодвинул от себя тарелки и рюмки и запел — вернее, завопил, — молотя кулаками по столу:

Вначале все на него уставились, некоторые с неудовольствием. Затем, когда Костя пропел эту белиберду раза четыре подряд, ему стали подтягивать. Потом эту чепуху стали выкрикивать все, кто был в комнате. Патефон напевал свое: «Парень кудрявый, статный и бравый, что же ты покинул нас...» Но никто его уже не слушал. Все пели про туфли и барабан.

Я все понимал и мог петь и говорить не запинаясь. Но голова кружилась и ноги подкашивались. Какое-то странное состояние. Я слыхал, что такое бывает от дорогих выдержанных вин, но ведь здесь их не было.

— Тебе, кажется, плохо? — спросила вдруг Люсенда.

— Мне хорошо, но все кружится.

— Идем, я тебя уложу, поспишь часик. Идем, это ведь не наша комната.

Она повела меня по коридору, потом мы свернули в маленький коридорчик.

— Вот здесь мы живем, — чуть-чуть настороженно проговорила она, открыв дверь и включив свет.

Я огляделся. Комната большая, но какая-то очень уж пустая, чем-то напоминает наше с Костей жилище. А занавески с заплатами, и ничего лишнего нет, и даже чего-то такого нет, что есть у многих, а чего — не поймешь.

— Там за шкафом Верина постель, а это — моя, — сказала Люсенда. — Ты ложись, не стесняйся.

Я лег, свесив ноги, на железную, без всякой никелировки и шариков кровать, на синее солдатское одеяло. Все это было почти такое, как у нас с Костей. Только подушка — чистая и мягкая, и пахнет черемуховым мылом.

— Спи! — сказала Люсенда. — Пойду посуду мыть.

Она вышла, не погасив света. Я оторвал голову от подушки, еще раз оглядел комнату. Вот, значит, как у них дома. А я-то почему-то считал, что Люсенда и Веранда живут в достатке. Мне стало стыдно за себя. Я бы по-другому относился к сестрам, если б знал о них больше. Как по-другому — это было мне самому неясно. Может, мягче, сердечнее. Ведь одно дело, когда бедно живут мужчины, и другое дело — когда женщины. Когда нам, мужчинам, плохо живется — не так уж это и грустно. Мы вроде бы сами в этом виноваты.

Дверь открылась, и вошла Люсенда. Она положила мне на лоб мокрое, холодное вафельное полотенце.

— Спасибо, Люся. Ты прямо как сестричка. — Я хотел сказать «медсестричка», но «мед» почему-то выпало. Я прижал к губам Люсендину ладонь. Она неторопливо отняла руку и ушла. Я сразу же уснул.