Вадим Шефнер - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Повести и рассказы

— В тебе ума нет, из-за того ты и ржешь! Не мешай людям спать!

— Дурак, — отвечал я, — кошки громче меня спать мешают, а ты им ничего не говоришь.

— Вот погоди, выздоровею — тебе бою дам.

— А я выздоровею — тебя на левую руку вызываю!

— Хватит вам, лысые, спориться, а то подушкой запущу! — подавал голос третий обитатель палаты, Борька Шугаев. Он был болен легко, ему не обстригли головы, и он этим очень гордился, хотя с чего бы! — волосы его были жестки и рыжи, как ржавая колючая проволока.

Спор затихал. Я вытягивался под одеялом, и у меня было то блаженное ощущение, когда тело еще помнит боль, и отдыхает от нее, и знает, что боль уже не вернется. Я засыпал, и мне снился белый наст, тропинка, ведущая в огромный лес, где на ветвях сидят большие веселые кошки и поют по-птичьи. Проснувшись утром, я чувствовал, что еще какая-то часть болезни растаяла за ночь, и скоро можно будет встать, бродить по палате. Приходил, совершая ежедневный обход, Иван Антонович Никольский и спрашивал: «Ну, как поживают наши больные?»

Он был высокий, подтянутый, с сединой на висках. Когда он наклонялся надо мной со стетоскопом, от халата его пахло не лекарствами, не больницей, а душистым мылом и чем-то вкусным, вроде кардамона. В движениях, в речи его чувствовалась спокойная и добрая сила.

— Ну, вам, стриженым-бритым, еще лежать да полеживать, — говорил он, обращаясь ко мне и к Мымрику. — А тебя, длинноволосый Улисс, послезавтра выпишу. Жалобы есть?

— Есть жалоба, — сказал однажды Мымрик, — вот этот Ленька над кошками смеется.

— Ну, над кошками — еще ничего, — улыбаясь, ответил доктор Никольский. — Вот над родителями грех смеяться и над старшими. А над кошками, мышами и тараканами — можно.

Сделав указания сестре, он уходил твердой военной походкой, и в палате после его ухода еще долго пахло дорогим душистым мылом.

— Хороший доктор, — отзывался о нем Борька. — Это не какой-нибудь там фигли-мигли-динь-динь-бом, а это настоящий красноармейский доктор.

— Настоящий доктор, фактический, — степенно соглашался Мымрик. — Только зачем он дразнится? Опять нас стрижеными-бритыми обозвал!

— Меня не обзывал, — ехидно возражал Борька Шугаев. — Это он вас — тебя и Леньку. А меня и не стригли, мне что!

— А ты зато рыжий! — говорил я ему. — Это еще хуже!

— Ясный факт! — подтверждал Мымрик. — Рыжий, бесстыжий, заболевший грыжей!

— Сами вы дураки, — отругивался Борька, — я грыжей век не болел. Вот запущу в вас чем попало!

Появлялась сиделка и говорила: — Дети, что за шум, — не забывайте, что вы больные! Вот расскажу о вашем поведении Ивану Антоновичу!

Мы затихали. По карнизу под окном, по насту, стучала капель.

Пришел Леша и принес червей в зеленой жестянке из-под халвы.

— Быстро накопал, папа, — правда ведь?

— По-моему, ты очень долго копал, прямо целая вечность прошла. Ну, бери удочки, и идем. Знаешь, умер здешний детский врач — Никольский. Он и меня лечил. Ну, я тебе рассказывал.

— Умер доктор? — недоверчиво спросил Леша, точно он считал, что доктора только лечат, а сами не умирают.

— Да, умер. Он возвращался от больного ребенка в грозу, этой ночью. Упало дерево; он, наверно, не успел отскочить.

— Тебе его жаль, папа, да?

— Мне очень жаль его.

— А вот на рыбалку все-таки идем, — чуть-чуть осуждающе сказал сын.

— Ну, рыбалка само собой. Мы ведь уже ничего не можем сделать.

Мы пересекли шоссе, пахнущее гудроном и уже мягкое от солнца, и пошли тропинкой по косогору. Легкий ветер дул нам в спины, словно вкатывая на холм. Мы шли, перепрыгивая через обмелевшие траншеи, поросшие пустырной травой. Со дна воронок, где еще сохранилась влага ночного дождя, солоновато пахло ржавчиной. Там лежали обломки железных кроватей, жестянки, простреленные и смятые канистры, неизвестно как попавшие на высотку.

— Папа, а одна девочка говорит, что при коммунизме докторов не надо будет, болезней не будет. Ты как думаешь?

— Ну, врачи всегда нужны будут. Правда, заразные болезни совсем исчезнут. Вообще, понимаешь, не будет болезней социальных.

— Понятно, — сказал Леша. — А рак — какая болезнь, социальная или так просто?

— Вот уж я точно не знаю. Я же конструктор, а не врач. Это для меня самого сложный вопрос.

— А хирургов не надо будет, папа. Войн-то не будет.

— И хирурги нужны будут. Вот твой друг Колька, например, в прошлом году в Ермакове на сосну залез, упал и ногу сломал. Нужен был хирург?

— Нужен.

— И при коммунизме, думаешь, не полез бы твой Колька на сосну? Полез бы! Вы, мальчишки, все такие.

— Он бы при чем угодно полез, — сказал Леша, — он смелый.

— Так что травмы и при коммунизме будут. Будут люди изобретать и испытывать новые машины, будут забираться на горы, на Марс полетят, — все это связано с жертвами. Не думай, что при коммунизме все пай-мальчиками будут ходить.

— Я и не думаю, — обидчиво возразил сын.

На гребне высотки широко дул ветер, пригибая траву. Отсюда видны были и шоссе, и полотно железной дороги, и окраина городка, где наш дом. Видны были сшестеренные башни элеватора, и труба над электростанцией, и здание детской больницы, окруженное садом. А с другой стороны виднелись две деревни, и поля без межей, и речка Быстрянка. Уже растаяли облака, жарко грело солнце, и густая чистая синева клубилась над холмом. Это был наш общий светлый мир. Мир общий, но и мой собственный, дарованный мне доктором Никольским, когда-то спасшим мне жизнь.

Сойдя с холма, мы долго шли узкой тропкой, вьющейся среди зеленого поля, где пестрели пахнущие медом цветы. Мы миновали старый, выработанный песчаный карьер, на склонах которого краснели земляничные листья и росла короткая, жесткая трава. Наконец дошли мы до Быстрянки, и долго брели по берегу. Всюду кусты подступали вплотную к реке, и никак не найти было удобного места для рыбалки. Но вот зелень расступилась — и открылась уютная площадочка у самой воды.

— Тут мы и в прошлый раз удили, — сказал сын. — Самое удобное место.

Однако здесь уже сидел рыболов — мужчина с усами и в белой фуражке.

— Дальше пойдем, папа, — с сожалением произнес Леша.

— Чего же дальше? — обернулся к нам рыболов. — Рыбы на всех хватит, удите здесь.

— Ну, спасибо, — ответил я. — Лешка, располагайся.

— Плохой сегодня клев, — сказал незнакомец, — давно сижу, а толку мало. А место хорошее — потому здесь омут.

— Вы, видно, здешний, — сказал я, — все места знаете.

— Здешний, — ответил рыболов. — А вы слыхали, несчастье-то какое у нас? Детский доктор — Никольский умер.

— Знаю, — ответил я. — Хороший был врач.

— Не просто хороший, — строго поправил меня рыболов, — замечательный. Он многим жизнь и здоровье спас.

— Вас он, верно, тоже в детстве лечил?