Майкл Чабон - Лунный свет

– Мое дело не связано с вашим мужем, – так же обтекаемо сказал дед. – Я спешу и буду рад оставить вас в покое, как только получу нужные ответы.

Овчарка проскользнула в кухонную дверь и принялась любовно вылизывать деду пальцы, которыми тот вынимал сосиски. Потом села рядом и зевнула. Фрау Херцог стояла, скрестив руки под грудью, которой дед тоже невольно восхищался. Вероятно, она очень хотела, чтобы американец ушел и оставил их в покое, но находила это недостаточной платой за то, что он просит взамен. Тут деду подумалось о том, чего она наверняка хочет еще больше.

– Я могу достать инсулин, – сказал он. – Трехмесячный запас. Если хозяин дома ответит на мои вопросы.

Фрау Херцог отнесла мальчика на скамью за обеденным столом и усадила, чтобы нога лежала на скамье.

– Полугодовой запас, – сказала она.

Она повела деда в хлев, где мужчина в комбинезоне принимал у коровы двух телят так профессионально, что дед усомнился в словах лавочника. Комбинезон был вполне подходящий, как и лицо – худощавое, костистое, со спокойными голубыми глазами. До того как фрау Херцог его окликнула, мужчина занимался своим делом с выражением блаженной погруженности в работу и точность ее исполнения, довольно частым у инженеров, но вполне возможным и у фермера.

Мужчина спросил деда, что тому нужно. Дед повернулся к фрау Херцог. На самом официальном немецком, какой мог изобразить, он вежливо предположил, что сын, вероятно, гадает, когда она вернется на кухню. Он сознательно оговорился, назвав ее «фрау Штольцман». Краска залила ее белое веснушчатое лицо и горло. Дед счел это признаком смущения, хотя, возможно, она покраснела от злости.

– Иди, – сказал ей Штольцман.

Она как будто бы хотела возразить или что-то добавить, но в конце концов просто молча вышла из хлева. Штольцман вновь повернулся к телящейся корове. Она вылизывала первенца, топорща языком его влажную пегую шерстку. Затем корова вскинула голову, как будто услышала тревожащий ее звук, издала удивительно человеческий возглас неуверенности и пьяно шагнула вбок. Хлев наполнился железистым запахом. Второй теленок в перламутровой зародышевой оболочке выдавился из матери. Звук был, как будто сапог вытаскивают из грязи.

– Близнецы, – сказал дед. – Это часто бывает?

– Нет, не очень часто, – ответил Штольцман.

Он сел на корточки и занялся теленком. Его движения были аккуратны и внешне спокойны, но дед видел: он тянет время, репетирует свою легенду, чуть-чуть мотая головой из стороны в сторону. Дед ждал. Наконец корова не выдержала и оттеснила Штольцмана от телят. Тот плюхнулся на зад. Мой дед едва не рассмеялся.

Штольцман встал и повернулся к деду, всем своим видом изображая сельскую будничность: телята приняты, одно дело из длинного списка дневных обязанностей завершено. Он увидел вальтер у деда в руке. Вздохнул. Вытер ладони о штаны, оставив на них длинные кровавые полосы.

– Я ищу вашего коллегу, – сказал дед. – Из «Миттельверка».

– «Миттельверка», – ровным голосом повторил Штольцман. Возможно, он слышал о «Миттельверке» раз или два. Возможно, просто проверял слово на слух или даже гадал, что за миттель изготавливают на этом странном верке .

– Нам известно, что вы там работали. Вас опознали свидетели. – Методом проб и ошибок дед установил, что, если при допросе надо лгать, убедительнее всего будет утомленно-скучающий тон. – Ваша фамилия есть в зарплатных ведомостях.

Он вытащил из кармана пачку «Лаки» и сунул сигарету в зубы.

– Пожалуйста, – сказал Штольцман куда менее спокойно. – Не надо зажигать огонь.

Он указал на тюки сена, уложенные штабелями в человеческий рост в стойлах позади деда, справа и слева, на сеновале.

Дед чиркнул спичкой, закурил, потушил спичку и, не глядя, бросил ее через плечо.

– Имейте в виду, – сказал он. – Я охотно спалю этот хлев и все, что в нем, если это хоть на шаг приблизит меня к барону фон Брауну.

У Штольцмана дернулся челюстной мускул. В глазах зажглось понимание и отчасти презрение. Тогда дед не знал, как понимать это презрение, но позже догадался. Штольцман смотрел свысока на него, грязного американского солдафона, и на отсталую страну, которой он служит. Красть звезды, до которых не могут дотянуться сами, – чего эти люди заслуживают, кроме презрения?

– Ответьте мне, где он прячется, – продолжал дед. – Призываю вас к сотрудничеству, иначе я вынужден буду проследить, чтобы вас задержали и отправили в тюрьму.

– Как скажете, – проговорил Штольцман, тоже изо всех сил стараясь изобразить скуку. – Исполняйте свой долг, лейтенант. Очевидно, я целиком во власти вас и вашей страны. И ваших тюрем.

– О нет, не в нашу тюрьму, – ответил дед самым своим сонным голосом. – Я вынужден буду передать вас русским.

Штольцман заморгал. Указал на дедову сигарету и протянул руку. Дед отдал ему пачку и сказал, что можно не возвращать. Штольцман аккуратно прикурил от собственной зажигалки и, держа сигарету в горсти, чтобы горячий пепел не упал на сено, глубоко затянулся, не скрывая удовольствия от качества табака.

– Я никогда не слышал ни о каком фон Брауне, – сказал он. – Извините.

Дед торопливо прикинул вес, длину рук, проворство Штольцмана, готовясь отбивать нападение, но тот глянул вправо, и на лице его появилось раздражение. Что-то зашуршало. Дед посмотрел в ту сторону. В хлев вошла фрау Херцог с мальчиком на руках, прижимая его к себе. Из штанины у него торчал неуклюжий коричневый ботинок протеза. Рук фрау Херцог дед не видел.

– Скажи ему, – велела она. – Скажи ему, и он поможет Мартину.

– Иди обратно в дом! – рявкнул он.

Фрау Херцог поставила сына на землю. В руке у нее был дедов «Браунинг М1911», который тот сменил на вальтер. Палец дрожал на спусковом крючке. Она подняла пистолет и прицелилась. Однако дуло смотрело не на деда, а на Штольцмана.

– Скажи ему, – повторила она.

Штольцман сосредоточенно курил, глядя на алый кончик сигареты. Дед слышал, как мать-корова вылизывает теленка. Вдова повела пистолетом вниз и вправо, целя Штольцману в плечо. Она нажала на спуск. Штольцман вскрикнул. На его лице отразилось приличествующее случаю изумление, но больше ничего дурного с ним не произошло, поскольку дедов пистолет был не заряжен.

Деду не понравилась самодовольная усмешка, которая расползлась по лицу Штольцмана. Он попросил у фрау Херцог браунинг, достал из кармана обойму и вернул ей заряженный пистолет, надеясь, что она не выстрелит в него самого. Фрау Херцог подняла браунинг и, уже продемонстрировав готовность стрелять в любовника, вновь прицелилась ему в плечо. Усмешка пропала и больше не возвращалась.

– Вернер не прячется, – сказал Штольцман. – Его прячут.