Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

— А про будущее Прошкина откуда знаете?

— Во-первых, странники рассказывали, а во-вторых, вот так вам все и расскажи. Если после того, как выберетесь, захотите помогать своим собратьям по странничеству, тогда вы многое должны будете понять. А пока ваша забота — вы, и только вы.

— Так вам только то и нужно было от меня, что уточнить про август девяносто первого? Этим одним удовлетворён ваш исследовательский интерес?

— Каждый человек своей собственной историей открывает что-то новое. История в более широком смысле, вещь, конечно, интересная, часто имеющая практическое значение, да только повторю: воспоминания о будущем разрушают память. А Прошкину было глубоко наплевать на то, что стало бы с вашей памятью, и вообще с вами, после многочасовых сеансов выкачивания информации. Он безжалостно выпотрошил бы вас и выбросил из клиники с объяснением, что вы — не его случай, что вам нужно лечиться у психиатров. Теперь вы получили ответ на свой вопрос, зачем вы так незаменимо ему нужны?

— Нет, не получила. Если так поразительно легко вылететь в то место, которое у вас обозначено как ПВК, если одной-единственной промелькнувшей мысли достаточно для того, чтобы пуститься в странствия по времени, тогда можно предположить, что всё взрослое население Земли — странники. Почему же именно я понадобилась Прошкину?

— Э, нет, Ульяна. С каждым встречным-поперечным такое случиться не может. Странники — очень специфическая категория людей, и очень немногочисленная. И потом, странничество — это же не единственное испытание, которое даётся людям. Есть и потяжельше кресты. Если спросите, кто, почему, зачем и для чего становится странником, я не смогу дать вам исчерпывающего ответа. Пока я только пытаюсь разобраться в этом. Одна из уже найденных мной закономерностей — сиротство. Все странники с детства живут сиротами, даже если у них наличествуют оба биологических родителя. Я не расспрашиваю о том, как вам жилось в отчем доме — детали не важны. Можно смело констатировать по факту странничества — вы всегда ощущали себя сиротой.

Вот мы и подобрались к самому главному, к той основе, на которой сложилась ваша внутренняя странница. Вам нельзя уходить от этой коренной проблемы, а надо смело смотреть ей в лицо. Ваше отношение к родителям — это высокомерная снисходительность Юлии Логиновой. Юля Астахова здесь — сплошная обида. А вы теперешняя — Ульяна? Сможете ли вы стать мудрее, великодушнее? Научитесь ли принимать своих родителей такими, какими они вам даны — слабыми, равнодушными, не способными защитить собственную дочь? Сумеете ли, не отворачиваясь от жестокой правды, не упиваться самосожалением? Вот послушайте, Ульяна. В каком году родился ваш отец?

— В двадцать пятом.

— Отец воевал?

— Да, и был тяжело ранен. Ранение дало осложнения, он долго лежал в госпитале, домой вернулся только в сорок шестом. Знаю, что его раненая нога ещё несколько лет сильно болела. А хромота так и осталась на всю жизнь.

— Ваш отец был совсем ещё пацаном, когда узнал, что такое война. Думаете, он только в ногу был ранен? Или, может быть, вы думаете, что та война — Отечественная — была менее жестокой, чем афганская, про которую вы недавно так хорошо написали? Я уже уехал из дома и поступил в институт, когда мой отец вернулся. Я всю войну ждал его до исступления. Не было у меня счастливее дня, чем тот, когда я узнал, что отец возвращается. А потом я много раз думал, что было бы лучше, если бы его там убили, и он остался для меня героем. Я только одного тогда напряженно и отчаянно хотел, чтобы после техникума, как на работу устроюсь, успеть мать к себе забрать, да не успел — забил он её раньше. Мать во время войны на тяжелой работе надорвалась, болела все время, на ласку для меня её уже не хватало, думала только, чем бы дитё накормить, да одеть хоть во что-нибудь. А чуть что не так — в крик, за ремень, а то и на улицу выгоняла. Думаете, я, или еще кто-нибудь из тех, кто попал в сложные взаимоотношения со временем, не мучился от обид на родителей и не наслаждался при этом своей правотой? Запомните, Ульяна: нет непрощаемых обид. Вы должны предоставить родителям право быть такими, какими их сделала жизнь. Тем более что другого выхода у вас все равно нет. Это не благие пожелания, Ульяна, это домашнее задание. Не справитесь — при неблагоприятных обстоятельствах странничество, живущее внутри вас, проявится снова.

И добавил без паузы:

— А сейчас — банька. Потом попьем травяного чайку, и ляжете спать с блокиратором. Вопросы дальнейшего взаимодействия обсудим завтра с утра.

— Подождите, Александр Николаевич. Ещё одно, теперь уж точно последнее. Странников не так уж много, но они есть, Прошкин не раз и два имел с ними дело — то есть у него была возможность получить всю так необходимую ему информацию. Значит, и в этом нестандартном деле у нас нет незаменимых. Почему же он всё-таки в меня вцепился?

— Зачастую выкачать можно только разрозненные фрагменты памяти. При этом возникает много ошибок, факты перемежаются ложными воспоминаниями и фантазиями. Показания многократно перепроверяются, и те, что совпадают с данными других испытуемых, складываются в мозаику будущего. Я ответил на ваш вопрос? А теперь — банька.

На следующее утро Юлия проснулась заполдень, и, выскочив в горницу, сердито спросила:

— Почему вы не разбудили меня, Александр Николаевич?

— Та засиделись мы с вами вчера, а с блокиратором нужно спать не менее двенадцати часов. Да вы не волнуйтесь, Ульяна, никакой спешки нет. Две утренние электрички на Загряжск проходят слишком рано, первая дневная будет в два часа, да только я не помню, ходит ли она по выходным. А вот в три часа электричка будет точно. В три с минутами какими-то. Вот на неё и пойдёте. Так что? — доброе утро?

— Доброе утро, — виновато улыбнулась Юлия.

— Уже решили, куда отправитесь?

— Да. В Никольское. Там есть пустующая дача, хозяева в отъезде. Человек, присматривающий за дачей — друг моего мужа. Он приглашал нас туда, и я знаю, где лежат ключи.

— Так Никольское, это же по нашей дороге! Вот везенье, так везенье! Мне всего ничего будет до вас добираться. Вы адрес дачи помните?

— Улицу только — улица Лесная. Расположение дома помню, а вот номера не знаю.

— Набросайте схемку, — Пастухов протянул лист бумаги и карандаш. — Было бы совсем хорошо, если бы у вас оказались с собой фотографии мужа и детей. Мой человек сумеет связаться с вашим Германом, не привлекая ненужного внимания, и постарается разъяснить ему ситуацию. В лучшем случае Германа вместе с детьми доставят к вам в Никольское, в худшем — привезут детей.

Пастухов, внимательно изучив «схемку», смял листок и бросил его в печь. Фотографию, на которой улыбающийся Герман обнимал сыновей, он засунул во внутренний карман пиджака, висящего на спинке стула.