Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

Так, ни шатко, ни валко, ни на сторону, продолжалось до тех пор, пока два года назад он не встретил Наташиного деда.

Сергей давно не видел этого дорогого ему человека. Последняя их встреча состоялась, когда Иван Антонович вернулся из кардиологического санатория, в котором долечивал инфаркт. Сергей был тогда ошеломлён зрелищем столь быстрого одряхления — в кресле сидел закутанный в плед полусонный старик, и голова его кренилась то на одну, то на другую сторону.

— За мной есть кому присмотреть. И ничего мне уже не нужно, — ответил Наташин дед незнакомым треснутым голосом на вопрос Сергея, чем он может помочь.

— Вам, Серёжа, нравилась моя зелёная настольная лампа — та, что из кабинета. Так возьмите её себе.

И в ответ на возражения Сергея почти попросил:

— Пусть у вас останется память об этом доме. Наташа любила вас.

Сергей оказался в затруднительном положении: отказать больному, может быть, умирающему старику, он не мог, а брать вещь, представляющую собой дорогущий раритет, было неловко — лампа эпохи раннего модерна, чуть ли не по эскизам самого Врубеля, была изумительной работы.

— Не приходите сюда больше, голубчик, не беспокойте меня. Простите старика, мне больно вас видеть. Я сам позвоню, если будет нужно. Договорились? Наташеньку мою бы хоть ещё разок повидать... — И старик заплакал.

Сейчас же, при встрече на улице, Иван Антонович вид имел почти такой же бодрый, как в те времена, когда ещё не случилось ни инфаркта, ни Наташиного исчезновения.

Из первых же фраз разговора следовало, что Наташа здесь, в Загряжске.

— Она дома сейчас, Серёжа, — тепло улыбнулся дед.

Ноги сами понесли Сергея на улицу Гоголя. Помогал и вдруг усилившийся ветер — он дул в спину и ощутимо подгонял его на встречу с Наташей. Сергей шёл, не размышляя на тему «может быть, не стоит?». Не рассуждал он и таким образом: у него своя семья, у неё своя — ну и что? — нет ничего предосудительного в том, что они после многолетней разлуки увидят друг друга и просто поговорят. Он никак не рассуждал. Ему было необходимо увидеть Наташу, вот и всё. Надавив на кнопку звонка на воротах, Сергей тут же ощутил лучший на свете запах — так головокружительно прекрасно пахло дубовыми листьями только в этом дворе.

В женщине, которая открыла калитку, он не сразу признал бывшую возлюбленную. Конечно, время меняет людей, но Сергей не предполагал, что иногда оно действует так радикально. Роговые очки, которые теперь носила Наташа, надёжно спрятали зелень глаз, в гладко зачёсанных тёмных волосах не было и намёка на прежнюю рыжинку, тонкий шрам, переходящий с верхней губы на щёку, не уродуя лица, сильно его изменял.

Сергей с минуту молча смотрел на ту, которая когда-то была его Наташей. Она тоже молчала.

— Откуда это у тебя? — Сергей прикоснулся кончиками пальцев к шраму.

Наташа незнакомо усмехнулась, ничего не ответила, и жестом пригласила в дом.

Разговор не клеился. Наташа знала про его женитьбу на Оксане, про двоих детей, а о себе говорить не хотела. Она рассказала только, что окончила экономический факультет в Ленинграде, и вот уже четвёртый год работает на крупном Загряжском заводе.

— Почему экономический? — удивился Сергей.

— А почему не экономический? — Наташа определённо не стремилась к откровенности.

Сергей вскоре почувствовал, что ему лучше уйти.

— Значит, у тебя всё хорошо? — спросил он.

— Всё хорошо, — спокойно ответила Наташа.

— И мне не нужно приходить сюда?

— А зачем? — Она оставалась невозмутимой.

Сергей выдержал неделю. Возможно, он выдержал бы и дольше, возможно, смог бы и вовсе не приходить на улицу Гоголя, если бы не пальцы. Лёгкая боль в кончиках пальцев, оставшаяся после неожиданного для самого Сергея прикосновения к Наташиной щеке отняла у него всякую возможность восстановить покой. К тому же у него имелся повод: нужно было вернуть Ивану Антоновичу зелёную настольную лампу, некогда переделанную из газовой в электрическую. Законная наследница вернулась, и фамильным реликвиям не было больше смысла храниться в чужих руках. К тому же Сергей опасался, что жена может обнаружить лампу, спрятанную в дальнем углу гаража. На следующий же день после свадьбы она велела избавиться от вещи, напоминающей о вздорной девчонке, с которой у мужа была добрачная связь — молодая жена сразу же догадалась, от кого к Сергею перешла лампа.

Сергей набрал номер телефона, который, как выяснилось, вовсе не думал стираться из памяти. Получая разрешение на визит, который, точно, станет последним, пусть она не беспокоится, Сергей не знал, о чём будет говорить. Сначала, преодолев, сопротивление Ивана Антоновича, несильное, впрочем, он водрузил лампу на её законное место — на массивный письменный стол, обтянутый зелёным сукном.

Когда с обязательной частью программы было покончено, Сергей постучал в дверь Наташиной комнаты. После того, как они расстались, в его груди образовалась пустота, которая не заполняется ничем. Да, у него семья, да, он врать не будет, семья ему дорога, но пустоты вот тут — он рукой обозначил овал над грудиной — семья не заполняет. Наташа не видела, где именно у Сергея находится пустота — она стояла к нему спиной, и время от времени её плечи вздрагивали.

В конце концов, внимание Сергея переключилось с пустоты в его груди на эти вздрагивающие плечи, он повернул Наташу к себе и увидел мокрое от слёз лицо.

— А у меня время раздвоилось, — проговорила Наташа, всхлипывая точно так, как в юности. — Поверхностное продолжало течь, а другое, внутреннее, остановилось седьмого июля семьдесят первого года. Такой вот временной парадокс. В тот день ты позвонил из Выборга, и я догадалась, что попала в категорию залетевших брошенок. А знаешь, когда включилось внутреннее время? Несколько дней назад, когда ты появился на пороге моего дома.

Она не лицемерила, не хотела ничего утаивать, она, действительно, в тот вечер забыла, что имелся в её жизни недлинный срок, когда время всех сортов перестало существовать вообще. Уже скоро опытным порядком выяснилось: древние, утверждавшие, что в одну реку нельзя ступить дважды, знали что говорили. Не прошло и года, как воспоминания о времени без времени, которым Наташа, напрягая все силы, не давала ходу, стали подступать сильней, чем до второго явления Сергея Тимохина на улице Гоголя.

А тогда был Серёжин звонок домой: «я застрял за городом — машина сломалась, переночую у друга», ночь без сна, судорожные вздохи — как же мы без всего этого жили-то? — а под утро разбор полётов тринадцатилетней давности.

— Что ты на этом Дунаеве зациклился? Да, мне было лестно его внимание, я слегка потешила самолюбие, но, разумеется, ничего серьёзного у нас с ним быть не могло. Ни с кем не могло, я ведь же тебя любила, Серёжа.