Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

— Фантазёрка ты моя. Сочинила целую историю, в которой и слова для Николая, и его чувства расписала заранее. Откуда ж ты могла знать, как бы он себя повёл? Вдруг бы он кинулся тебе в ноги и принялся поливать их горючими слезами, и ничего, кроме сострадания и желания обогреть тебя, в нём и не появилось бы?

— Думаю, между ним и мной к моменту расставания ещё не вызрело ничего настолько глубокого, чтобы мы сумели выдержать серьёзные испытания. Например, испытание неожиданно появившимся младенцем.

— Ты любила Батурлина, Оленька?

— Мне нравился Николай. Он вызывал во мне восхищение. Пожалуй, и уважение. Вероятно, свои чувства к нему я считала любовью. Николай спрашивал меня, люблю ли я его, я безо всякого лукавства ответила, что люблю. Но знаешь, Ванюша, я тогда не вкладывала в слово «любовь» и тысячной доли того, что думаю об этом нынче. Любовь — не чувство, это сила, которую можно почувствовать, ощутить. Улавливаешь разницу? Я давно, с Алтая, чувствую, что нас одарили любовью, что она есть в тебе, во мне и между нами. Без её силы, у нас с тобой не получилось бы выжить. А раз так, то о каком сожалении ты говоришь?

Иван Антонович, менее всего желая огорчать кого-либо, и уж тем более симпатичного ему старого Батурлина, передал ему Олины слова, выдернутые из общего контекста. Там было о том, что, по признанию Оли, когда та говорила своему жениху, что любит его, она говорила это искренне. Старый граф был растроган, в телефонном разговоре долго благодарил Ивана Антоновича за его великодушие, а позже прислал письмо. Так между стариками, любившими одну женщину, завязалась переписка.

Ивану Антоновичу удалось-таки перевести разговор в письмах на внучку, что, собственно, и являлось тайной целью его сентиментальной переписки со старым графом. У него получилось убедительно обрисовать душевное состояние Наташи после предложения, сделанного Владимиром Николаевичем, её влюблённость и растерянность. «Это я во всем виноват, старый дурак, — уже по-свойски писал Иван Антонович старому Батурлину. — Побоялся повредить крылья, на которых она летала. Предупреждал, разумеется, что хоть разговор предстоит и тяжёлый, да от него не уйти. Видно, недостаточно серьёзно предупреждал. А ведь понимал, что внучка не рассуждает сейчас здраво, не видит и не хочет видеть камней, на которые может напороться».

Спустя какое-то время Иван Антонович получил послание от бывшего Наташиного жениха, в котором тот вежливо справлялся о нём самом и о его внучке, благодарил за приятное знакомство, тепло вспоминал о своих днях в Загряжске. Лёд тронулся, подумал тогда Иван Антонович. Но подумал он тогда ещё и о том, что теперь ситуация грозит оказаться вконец запутанной, и всё из-за его нетерпения, неумения переносить внучкины страдания — уже месяц тому, как Сергей Тимохин, «случайно» встреченный Наташиным дедом, снова стал появляться на улице Гоголя.

Глава семнадцатая

Сочинская Наташина тётка велела: «не беспокой», Иван Антонович тоже просил его не беспокоить, Сергей и не беспокоил никого. Он совсем забросил учёбу, начал попивать, возможно, и совсем спился бы, если бы не Оксана, однокурсница, девушка с плотной фигурой и крупными чертами большого лица, безнадёжно влюблённая в Тимохина с первого курса. «Женись на мне. Я буду тебе хорошей женой», — сказала она Сергею во время новогодней вечеринки, на которую Герман чуть ли не силой затащил друга. Дипломный проект у него получился бесцветный, но сработал давний задел — декан факультета, давно присмотревший толкового парня, пристроил его в аспирантуру.

Спустя несколько лет заведующего кафедрой, на которой трудился Сергей, подвело здоровье, и он засобирался на пенсию. Пикантность ситуации заключалась в том, что заведование переходило к Дунаеву, с недавних пор уже профессору, и он становился непосредственным начальником Сергея. Тимохин начал подумывать о том, чтобы уйти из института, бросить работу, которая ему скорее нравилась, чем не нравилась, и к которой привык.

В день, когда Дунаев занял кабинет завкафедрой, Сергей явился к нему с заявлением на увольнение.

— Нет, дружище, так не пойдёт. Давайте объяснимся, — потребовал свежеиспечённый руководитель.

Дав секретарше указание никого не впускать, он достал из шкафа пузатую бутылку. Когда коньяк, в ходе распивания которого начальник и подчинённый уговорились перейти на «ты», почти прикончили, Сергей всё же «раскололся».

— Тут такое дело: когда я оканчивал четвёртый курс, ты увёл у меня девушку, на которой я собирался жениться.

Из пояснений, вытянутых Дунаевым, следовало, что речь идёт о Наташе Василевской, эффектной студентке, которая, не доучившись всего один курс, бросила институт около десяти лет назад.

— Никакого парня рядом с ней не было. Ты пойми: каждый судит по себе. В молодости я как рассуждал? — если какой-нибудь хлыщ примется бить клинья под мою девушку, я быстренько его отважу. Не поймёт по-хорошему, рыло начищу. Я под локоток отводил твою зеленоглазую красавицу в сторонку — её зубки позаговаривать, свой хвост пораспускать, а ты в это время куда смотрел, чем занимался?

— А ты считал, что у такой девушки никого нет?

— Знаешь, в чём штука, дружище: я выбираю самую лучшую девушку на курсе, и заранее почти уверен, что у неё или никого нет, или всё настолько плохо, что она с радостью примет моё лето любви. Мои четверокурсницы с самого начала понимают, что кроме одного лета у нас ничего не будет. Потом, как правило, они об этом забывают, но это уже отдельная тема. Тут вот какой парадокс, Сергей: в осадок выпадают крайние с обеих сторон: не только самые последние дурнушки, но и самые первые красотки. Мало ли их перед моими глазами прошло? Всё при ней, а жизнь не складывается. А ведь красивым тоже замуж хочется. Вот и находят себе пару из отстоя, с полным джентльменским набором: пьёт, бьёт, гуляет, денег в дом не несёт. А те, что прошли через мои руки, себе цену твёрдо знают, ниже уровня не опустятся, согласятся только на достойного их мужика. Если хочешь знать, я считаю, что мои четверокурсницы — лучшее из того, что мне удалось в этой жизни.

Глядя на пьяно понурившегося Сергея, Дунаев добавил:

— И никакую девушку я у тебя не увёл. Уводил, но не увёл. Наташа Василевская — единственный прокол в ходе моей миссии. Я выхлопотал для неё шикарную практику в Финляндии — под моим чутким руководством, естественно, а она исчезла, уехала куда-то. С твоей студенческой любовью у меня ничего не было, так что забирай заявление.

Сергей видел, что Дунаев не лжёт. Получалось, в том, что он потерял Наташу, и в том, что его ребёнка воспитывает в Сочи чужой человек, никто, кроме него, не виноват.

Внешне ничего не изменилось, Сергей продолжал преподавать в институте, подрабатывать подготовкой ребят на архитектурный факультет, оставался ровным с женой, заботливым с детьми, но теперь на это уходило значительно больше усилий. Сергей стал сильно уставать, несмотря на усталость, после работы подолгу безо всякой цели бродил по городу, приходя домой, отказывался от ужина, и жена стала выражать обеспокоенность его здоровьем.