Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

В классе находилась одна только Оля Назарова, лучшая Юлина подруга — её оставили доделывать стенгазету.

— Я здесь уже минут двадцать, стою вот, рисую с тобой, — быстро проговорила Юля, схватив кисточку.

— Опять, наверное, чего-то вытворила, — с укором сказала Оля. — Не видишь что ли, наша Зиночка совсем озверела? Угомонись, пока не поздно.

— Всё, угомонилась, — заверила подругу Юля.

В класс ворвалась Зинон. Задыхаясь, яростно сверкая глазами, она что-то отрывисто выкрикивала.

Слушать, какие именно слова произносит классная руководительница, не имело смысла. Юля и так уже знала про свой уродливый моральный облик, про то, что она, не имея ни гордости, ни девичьей чести, прицепилась к мальчику, которого и пальца не стоит, про то, что очень странно, как это в интеллигентной и порядочной семье вырастают такие вот «оторви-да-брось». На этот раз дело заключалось не в словах, а том новом металлическом напоре, с которым эти слова произносились.

«А ведь эта гадина и в самом деле может по полной программе перекрыть мне кислород. — Вдруг отчётливо поняла Юля. — Выпустит меня из школы с волчьим билетом, и потом поздняк метаться. И что мне теперь делать? Неужели мне, действительно, придётся расстаться с Геркой?»

Дверь неслышно приоткрылась, и в класс проскользнул Герман. Стоя за спиной Зинаиды Николаевны, он подавал Юле какие-то знаки, из которых понятно было только: «молчи!».

«Какой же он мальчишка ещё! — удивлённо подумала Юля. — А с другой стороны, зачем Герасиму включать соображалку? — ему-то ничего не грозит. Получит аттестат, поступит на свой архитектурный. Кажется, он не хочет понимать: шутки кончились, мне из-за него всю жизнь могут поломать. В опасности я одна, я одна и должна решать. Получается, нужно уступить грубой силе».

Едва Юля допустила мысль о расставании, её будто током ударило — не в том метафорическом смысле, что потрясла какая-то догадка, — её тело в буквальном смысле пронзила внезапная боль, похожая на удар током, пронзила с такой силой, что она даже покачнулась. А следом пришло непривычно ясное понимание: ей с Германом расставаться нельзя. В этом случае им обоим станет совсем плохо. Юля не успела ни удивиться, ни засомневаться в невесть откуда явившемся к ней знании. Глядя на неутомимо орущую Зинон, на Геру, продолжающего подавать ей знаки, Юля непривычно, совсем по-взрослому, поняла: только одна она может найти выход из тупика, в котором сейчас оказались все трое. Но она не видела выхода. Взлететь мне, что ли, и сверху поискать дорогу? — невесело сама с собой пошутила Юля.

«В вечернюю школу перейти? — заметалась мысль. — Ну, не поступлю на журфак, пойду в политех какой-нибудь. И тут же следом: — Позволить этой гадине погубить мою мечту?! Ни за что! Что же мне делать? Что делать-то? — мысленно кричала Юля. — Зинон от меня не отвяжется, вон как орёт, будто белены объелась».

Неожиданно на ум пришёл чей-то совет: затаиться. Юля принялась лихорадочно вспоминать, кто же ей такое присоветовал — почему-то сейчас вспомнить это казалось крайне важным — но её обычно дисциплинированная и отзывчивая память в этот раз подвела.

«А ведь хорошая идея! — обрадовалась Юля. — Сделаем вид, что расстались, а сами будем по-тихому встречаться. Чего уж там — эта четверть скоро заканчивается, потом ещё одна, последняя, совсем короткая — дотянем. Скажу Зинаиде, что из глубокого уважения к ней я решила поступить так, как она хочет. Нет смысла что-то доказывать спятившей тётке — вон рожа какая у неё бессмысленная, глаза дикие, дура дурой».

— Оля, — вполне человеческим голосом, а не мерзким визгом, обратилась классная к лучшей Юлиной подружке. — Ответь честно — я знаю, ты всегда была честной девочкой — ведь Астахова вбежала в класс за пару минут до меня?

Оля Назарова густо покраснела, опустила глаза и промолчала.

— Всё ясно. Молчание — знак согласия. Видишь, Астахова: не все ещё, как ты, совесть потеряли.

— Зинаида Николаевна, мне нужно поговорить с вами с глазу на глаз, — тихо сказала Юля.

Астахова уже два месяца не веселилась и не дурачилась в школе. После того, как она уговорила Геру затаиться на время, Юля стала бояться классной руководительницы. Мысль, что Зинон может узнать, что они по-прежнему встречаются, приводила её в настоящий ужас. Время работало против Юли: она не привыкала к своему подпольному положению, а с каждым днём всё сильней пропитывалась страхом. Сначала они с Герой поджидали друг друга после уроков невдалеке от школы, потом перенесли встречи за два квартала, позже специально проезжали несколько остановок на троллейбусе, и там уже пересекались, в конце концов, стали поодиночке выбираться в отдалённый район города — всё для того, чтобы Юля пугливо не озиралась по сторонам, без конца не вздрагивала и не бледнела.

Герман знал, что его распахнутая миру подруга, не умеющая хитрить и изворачиваться, дорого платит за их запрещённое счастье. «Ничего, немного нам уже прятаться осталось, — успокаивал он себя. — Скоро конец учебного года, сдадим экзамены, и — получай фашист гранату, придём на выпускной вместе». Но даже он, хорошо знавший Юлю, не до конца понимал, как тяжело ей приходится. Юля и сама не сумела бы объяснить, чего она так отчаянно боится. Теперь её уже мало беспокоила перспектива потерять медаль и, стало быть, журфак, она боялась, что Зинон раздавит её своей злобой, если вдруг вскроется правда о них с Герой. Боялась она ещё чего-то, и, если бы Юлю попросили ответить, не размышляя, чего именно, ответила бы: боюсь задохнуться. Её жизненное пространство медленно, но неуклонно сужалось с тех пор, как они с Герой «затаились».

Четырнадцатого апреля Зинон явилась на свой урок в десятом «Б» с таким лицом, что все ребята мгновенно поняли: сейчас что-то будет. Побелевшими от гнева глазами классная руководительница обвела класс и сдавленно произнесла: «Помните, я говорила я вам, что всё тайное рано или поздно становится явным? Вот!» — она развернула небольшую записку и с минуту молча потрясала ею. Юля помертвела: это была её записка для Геры, которую она вчера оставила в парте — в последнее время они шифровались, как шпионы в кино.

Случилось самое страшное: их разоблачили! Словно издалека до неё долетали обрывки злых фраз Зинон: «Развели разврат... позор для школы... лживая девчонка... водить за нос... преподавательский состав... мы верили...». Глядя на шевелящиеся губы классной руководительницы, Юля мучительно пыталась сообразить: вот это самое с ней однажды уже происходило, но когда? И чем в тот раз всё закончилось? Внезапно она ослабла всем телом: тогда Гера сначала попал в тюрьму, а потом их обоих убили. Ножом. Больно, очень больно, вот тут, в груди. Неужели нас снова будут убивать? — со смертельной тоской размышляла Юля. Ноги не держали, она опустилась на колени, и, глядя снизу вверх на онемевшую учительницу, сказала: «Зинаида Николаевна, что уж мы такого сделали, чтобы нас убивать? Пощадите хотя бы Геру — он же не давал вам никаких обещаний, за что ему идти в тюрьму?».