Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

Внезапно вспомнились слова Прошкина, сказанные вчера по телефону: «Вам ведь известно, что в последние недели кошмары у вашей жены резко участились». Герман пропустил эту фразу в разговоре, сейчас же до него дошел её чудовищный смысл: он отстранился от жены, оставил её одну, и несчастье не преминуло воспользоваться случаем, навалилось на Юлю всей тушей. Так вот почему она всё чаще оставалась в кабинете, не ложась спать до утра — она чувствовала приближение кошмара. Получается, она уже не считала мужа своим другом, если изо всех сил скрывала серьезность ситуации.

События последнего времени неявно перекликались с той школьной трагедией. Может быть, это отчётливое ощущение повтора связано с Лёней, с его откровенным неприятием жены друга? Лёня и на статью об афганцах отреагировал так же, как и на все остальное, что было связано с Юлей: «Вот как бабу прёт от крутых парней! Даже человечинка какая-то в ней вдруг появилась!». Позволял же он Лёне говорить о своей жене неприемлемые, в общем-то, вещи. Юля чувствовала Лёнино отношение к себе и распространяла его на всех Гериных друзей, прежде всего на Серёгу, испытывающего к Юле совсем не однозначные чувства: симпатию вперемешку с настороженностью.

Серёга всё последнее время занимался организацией собственного дела.

— Посмотри внимательно, Герасим на то, что происходит вокруг. Скоро прикроют все наши проектные бюро, да и вообще всякое строительство накроется медным тазом. Дачи нуворишей, загородные дома — вот Клондайк наших дней. Да, это не уровень Корбюзье, согласен. Но выживать нужно — у нас с тобой семьи, дети, и мы должны их кормить нужно при любой власти.

Лёня же неутомимо отговаривал Германа от этой, как он говорил, авантюры:

— Сейчас ты сидишь в государственном учреждении, под тобой твердая почва, а все частные инициативы — они, поверь мне, до поры, до времени. Да и представь себе, каково иметь дело с заворовавшейся сволочью. Тебе будут ставить нереальные задачи с эстетической планкой на уровне плинтуса, а ничего не поделаешь — будешь холуйствовать, из кожи вылазить, чтобы угодить хозяевам. Про то, что ты перед своей драгоценной Юлечкой травой стелешься, всем давно известно, а вот что ради неё готов податься в услужение к бандюганам и хапугам, это уже перебор, Гера.

Ну, почему я так упорно отказывался от Серёгиных предложений?! — недоумевал Герман. Западло работать на нуворишей показалось? А на шее у жены сидеть пятнадцать лет не западло было? Нет, на жратву он себе худо-бедно зарабатывал, а отдых на море, ремонт в квартире — это пусть жена обеспечивает. И как только Юля терпела его полусонное существование? И когда он сделался эдакой снулой рыбой?

Прислушавшись к себе, Герман получил ответ: тогда же, когда контузило Юлю, тогда же прибило и его — четырнадцатого апреля шестьдесят седьмого года.

Так что Лёня тут совершенно ни при чём. Серёга будил его, да так и не разбудил. Он уж и про большой международный проект говорил, и самые радужные перспективы перед ним обрисовывал, и всё мимо: мы с Лёней как-нибудь в госконторе отсидим. А ведь Лёня не сразу настроился против Серёгиного дела. Сначала он предложил Герману вместе перейти на работу в создаваемый кооператив, только Серёга не захотел брать к себе Лёню. Оно, по правде сказать, и понятно: Лёнька парень с ленцой, да и нетривиальных идей за ним отродясь не водилось. Раньше Лёня таким же образом был настроен по отношению к конкурсу, в котором предложили участвовать Герману: «Ты им мальчик, что ли? Это шанс для тех, у кого молоко на губах не обсохло. Не позорься, Гера, со своими сединами среди пацанов». Может быть, он в чём-то тогда был прав, да вот только одна закавыка: самого Лёню на конкурс не приглашали. Права была Юля: мутный парень этот Лёня. И всё, что он говорил о Юле, во-первых, не его ума дело, во-вторых, чушь полная.

Дед Наташи Василевской тоже его будил — Герман отлично помнил тот разговор, давний, произошедший ещё в его студенческие годы. Иван Антонович тогда не произнёс: «Да стань же ты мужиком, наконец! », но именно это он имел в виду, когда говорил, что-то в том духе, что Юле нужна настоящая опора, а не телячьи нежности. А ведь он понял тогда старика, понял, запомнил, а толку — пшик!

Герман опять уснул только под утро, а ровно в восемь его разбудил звонок Вали Горшкова.

— Знаешь, старичок, совсем непросто оказалось с этим Прошкиным. В его клинике отрабатываются какие-то спецтехнологии. После «лечения» у него пациенты в разной степени теряют память: от выпадения отдельных фрагментов, до полной амнезии. У некоторых сохраняются воспоминания о последних днях пребывания в клинике, а то, что было до этого — полный аут. Иные вообще превращаются в бамбук, не могут вспомнить ни мамы, ни папы. За всем этим безобразием стоят настолько серьёзные люди, что к загадочному профессору очень трудно подобраться — не тот политический момент. Я думаю, Юлька своим острым умом там о чём-то лишнем догадалась. Это опасно, но ты не дрейфь, старичок, и против Прошкина аргументы можно подобрать. А то, что она в городе, и не объявляется, это очень даже понятно: не хочет семью подставлять, а сама тем временем ищет поддержку. Эй, старичок, ты там скис совсем?

— Я в порядке, Валя, не отвлекайся.

— В порядке он! Ты свой голос-то слышишь? Эй, старичок, ты не западай там, у тебя сейчас нет роскошной возможности предаваться рефлексиям.

— Это другое. Мне не понятно, как так может быть: в центре Москвы легально существует медицинское учреждение, в котором людям калечат психику, и всё шито-крыто.

Если «не понятно» заменить на «страшит», то можно сказать, что Герман не кривил душой. Ощущение невидимой паутины, в которой угораздило запутаться жене, было почти физическим.

— Так в основном-то в клинике всё замечательно. — Бодрые нотки в голосе Горшкова, казалось бы, должны были настраивать Германа на оптимистическую волну, но этого не происходило. Напротив, недавняя уверенность в том, что можно во всём положиться на Вальку, таяла.

А тот по-прежнему бодро продолжал:

— Психопаты-неврастеники оченно даже довольны лечением у светилы-профессора. Никто из них не знает, что в клинике у очень небольшого числа пациентов происходят чудеса с памятью. Наблюдают за ним приблизительно год, и за это время отследили троих пациентов, которые находились в клинике на особом положении, и у которых после вмешательств Прошкина нарушилась память. Свои эксперименты над людьми Прошкин умело засекречивает. Доказать, что нарушения памяти возникли в клинике или в результате его действий, пока не сумели. Пытались разобраться, по какому принципу он отбирает себе подопытных кроликов, но из этого ничего не вышло. Это абсолютно разные люди, молодые и старые, интеллектуальные и малообразованные. Ясно одно: отбор жертв не случаен: ходоки от Прошкина целенаправленно выискивают их и везут в клинику из разных регионов. Возможно, разгадай мы принцип отбора, выросли бы шансы подыскать против него методы. — И Горшков внезапно сменил тему: — У тебя есть какие-то мысли насчёт того, куда могла податься Юлька?