В. Строгальщиков - Долг

– Вот! – говорит вернувшийся Степанов. В кулаке у него зажат кусок напильника. Кручу напильник перед носом: хороший инструмент, с диагональной некрупной насечкой. Хочу спросить Степанова, где он его раздобыл и почему портит оружие запрещенным способом, но глупо спрашивать.

Снимаю ствольную коробку, вытаскиваю поршень с пружиной – головка поршня вся черная. Примериваюсь напильником, но Степанов тихо кричит мне: «Подождите!» – и озирается. Нужна тряпочка или бумага, чтобы собрать металлические опилки: их потом надо добавить в асидол, этой смесью заполнить газовую камеру, сунуть туда палочку, обмотанную тряпкой, и крутить-вертеть, отдраивая внутренний нагар.

– Молодец, Степанов, – говорю. – Давай попробуем.

Сдвигаю колени, расстилаю носовой платок, приспосабливаю сверху поршень и мягко чиркаю напильником. Никакого эффекта. Давлю сильней, поршень мотается, хоть я и прижал его к ноге. На платок начинает что-то сыпаться, чернота отступает, проявляется белый металл в крапинках мелких каверн.

– Степанов, глядь, ты гений! – говорит Колесников.

Обшаркиваю напильником с боков головку поршня.

Дальше справлюсь асидолом и опилками. Колесников хватает инструмент своей лапищей, уходит вразвалку, вслед за ним плетутся остальные. Осторожно кладу платок рядышком, снимаю левый сапог, сдергиваю портянку, закусываю край и рву по волокнам. Интересное дело: в казарме снятая портянка пусть и привычно, но заметно пахнет, а на воздухе – нет. Пальцем наношу на тряпку асидол, тычу смазанное место в платок с опилками, подношу к глазам: вот он, абразивчик, это вам не песок. Додраиваю поршень. Теперь газовая камера. А где же палка или ветка?

Над головой шумит, свистит и фыркает. С красивым креном над окопами проходит вертолет, видны армейская звезда на закопченном от выхлопа боку, пустые полозья ракетной подвески. Летчикам хорошо, они свое оружие не чистят, для этого техники есть, я так думаю. Танкистам в этом смысле хуже: я видел, как они, вцепившись кучей, туда-сюда шуруют орудийные стволы длиннющими своими шомполами, или как там у них эти щетки называются, не спрашивал.

– Взвод, становись!

Вытягиваемся линейкой вдоль траншеи. Офицеры приближаются гурьбой – комбат, кореец, взводный Лунин, а впереди тот самый, уже знакомый проверяющий майор. Старшина Пуцан орет на роту: «Смирно!» Стоим навытяжку, при оружии и вещмешках, тупо и долго смотрим вдаль, где ничего не происходит, лишь вертолет хвостатой кляксой перемещается вдоль горизонта и тает на солнце, вполне уже летнем. Теплый воздух пахнет пылью, травой и сыростью не прогревшихся с зимы окопов. Майор проверяет оружие – у одного бойца из каждого отделения. Летюхи-адъютанта при нем не наблюдается. Рядом с проверяющим морщит толстое багровое лицо батальонный командир Кривоносов. Он со своей бабой спит с таким же выражением?

– Оружие к осмотру.

Это персонально мне. Попал я на глазок майору. Никто не смотрит на меня – ни ротный, ни взводный, ни друг мой Николенко, а уж тем более комбат. Все глядят на майора, как он ловко выщелкивает ствольную коробку моего автомата, щурится на белую головку поршня, заглядывает косо в газовую камеру, подставляя ее свету, будто в ногу мне целится.

– Чем чистили оружие, ефрейтор?

– Асидолом, товарищ майор.

– Врете, ефрейтор.

– Никак нет!

– Вещмешок к досмотру.

Снимаю с плеч и опускаю наземь, распускаю вязки. Майор в секунды собирает автомат, протягивает мне. Пустячок, казалось бы, а все-таки приятно: собрал, не сунул в руки ворохом. Мне майор понравился еще тогда, когда рытье окопов проверял. И мешок он шмонает аккуратно, на корточках, ничего не разбрасывает.

– Карманы попрошу, ефрейтор.

Затягиваю вязки, без суеты опустошаю карманы и выкладываю содержимое поверх вещмешка. Все так же сидя на корточках, майор трогает пальцем полупустую пачку моих явно не солдатских сигарет, маленькую синюю расческу, носовой платок в клеточку, многоразовую немецкую зажигалку. Будь это в кино, майор сейчас бы поднял лицо и глянул на меня снизу вверх проницательным взглядом. Но мне и так все ясно: он меня вычислил. Хороший офицер всегда вычислит солдата с биографией, а я такой и есть. Майор берет и разворачивает мою просалидоленную тряпочку – я ее прибрал, утром чистить снова, – нюхает, цепляет что-то ногтем.

– Пилотку к осмотру.

Никаких проблем. Две иголки воткнуты в изнанку, вокруг обвязаны продолговатые веночки ниток, черных и белых.

– Воротник расстегнуть.

Майор проверяет подшивку. Мы целый день в бегах, подворотничок грязный от пота и пыли, но опытному взгляду сразу видно, что ткань подшивки магазинная, не от казенной простыни.

– Вольно, – произносит майор и переходит влево. Я рассовываю свое солдатское богатство по карманам, надеваю лямки вещмешка, забрасываю на плечо автомат и поддергиваю плотно за ремень.

Майор проверяет подшивку у всех. Какой я умный и предусмотрительный: вчера выбил из Ары кусок магазинной материи и заставил отделение с вечера подшиться.

– Лейтенант! – громко обращается к взводному майор, и наш Лунин приметно вздрагивает, делает три шага вперед. – Надо признать, ваши бойцы службу знают.

Лунин ошалело берет под козырек и выпаливает:

– Так точно!

– Солдатам отдыхать, офицеров прошу за мной – Майор с прихлопами отряхивает ладони. Да, кстати, кухню подвезли?

– Подвозим, – сухо говорит комбат. Он с проверяющим майором в одном звании и держится официально, на что майору-проверяющему наплевать, все это видят. Взводный Лунин счастлив и смущен.

Хорошая команда «Солдатам отдыхать». Но и в ней есть порядок, последовательность уставных действий. Солдаты складывают возле бруствера вещмешки, рядом составляют автоматы в пирамиду. На пост возле амуниции я ставлю Ваню Грыбу. Остальные усаживаются рядком на бруствер и закуривают. Сейчас бы всем в окоп и покемарить, но в окоп нельзя – солдат на отдыхе должен быть на виду у начальства. Приходят посидеть со мной Полишко и Николенко. Спрашиваю у Полиши, как его нога. Тот говорит: нормально. Какой-такой нормально, говорю, давай показывай. Мой друг стыдливо разувается. Кричу каптерщику, чтобы притаранил свою мазь. Ара ворчит: на всех не напасешься. Советую Полишке перевернуть портянку и замотать пальцы чистым концом, что был обернут вокруг голени. Полишко так и делает. Сапоги на нем новые, неразношенные. Кто же в новых сапогах решается бежать по полигону, да еще в капроновых носках!

В животе бурчит по-страшному! Перебиваю голодуху куревом. Сержанты не курят – им хуже. Ни к селу, ни к городу Николенко спрашивает меня про институт, в который я вернусь после дембеля: куда распределяют выпускников и трудно ли поступить иногороднему. Именно так, в таком вот совсем нелогичном порядке. Южанину Полишке интересны северные комары. Я говорю, что комары не так страшны, как мошка, от той совсем спасения нет. Сижу на бруствере, расставив отдыхающие ноги, и вижу, как чрез поле, наискось переваливаясь и сигналя дымом, ползет за тягачем наша полевая кухня.