В. Строгальщиков - Стыд

«Сам видел или с чужих слов вещаешь?..» Многое Лузгин действительно видел сам, но главного не видел и вот решил наконец посмотреть. Если хочешь быть объективным, если искренне желаешь увидеть и понять… «Что увидеть, что понять?» — спросил себя Лузгин. Как люди убивают людей? Выстрели сегодня те психи не в «пешку», а в «уазик», то разве он успел бы хоть что-нибудь понять, прежде чем его, Лузгина, разорвало бы в клочья гранатой?

Дверь потихоньку, без стука отворилась, и в комнату сначала заглянул, а после весь проник со шкодливым видом Воропаев. Правая рука его была глубоко засунута за левую полу расстегнутого бушлата, и будь он наемным убийцей, он бы извлек сейчас оттуда пистолет, но Коля-младшой был просто отличным парнем: он вытащил бутылку и сел напротив — на кровать, стараясь не слишком скрипеть пружинами.

— Я смотрю, вы не спите, Василич, — в голос, не таясь, произнес Воропаев. — Как насчет грамульки перед сном?

— Всегда, — радостно отозвался Лузгин. Коля поставил бутылку на тумбочку, достал из карманов бушлата пару мутного вида стаканов.

— Подъем перенесли на час, — сказал Воропаев, разливая водку и объясняя свой визит. — В темноте все равно не пойдем, пусть хоть пацаны выспятся нормально… Ну что, Василич, с крещением вас — в смысле, с боевым.

— Да ну тебя, Коля, — скривился Лузгин, поднимая стакан. — Грешно смеяться над старым больным человеком. — И выпил. Воропаев тоже выпил, хлопнул себя по лбу и вытащил из кармана сверточек с закуской: два ломтя хлеба с полосками желтого сала.

— Не, ты зря, Василич, — с набитым ртом и уже переходя на «ты» серьезно сказал Воропаев. — Сколько раз ходили первый раз в самом начале машину потеряли.

— Это я невезучий.

— Сплюнь, сплюнь! — сурово приказал ему Коля-младшой.

— Извини, это ничего, что я вас на «ты» называю?

— Валяй, — небрежно разрешил Лузгин и сказал: — Тьфу-тьфу-тьфу… А вообще бывало?

— Что бывало?

— Ну, с машинами…

— А как же, — простенько ответил Воропаев и добавил, наливая, что на марше их не жгли ни разу, а вот на блокпостах сгорели две машины и еще одну пришлось бросить: салага-водитель двигун запорол, застряв весной в раскисшем поле под деревней Казанлык.

— А летом, во время боев?

— Ну, там отдельный счет… За вас, Василич.

— За нас, Коля, за нас… Уф-ф… Тяжело было летом? — спросил Лузгин, вытирая запястьем скользкие губы.

— Да веселого мало… — Воропаев достал сигареты. — У меня случай был. Идем колонной, дорога полевая и два пригорка слева — справа. И, как назло, как раз между пригорками «Урал» заглох. Я на «пешке» замыкающей, люди — на броне, командую водителю: «Слева обходи!». Тот стал обходить и круто забрал, лезет вверх и лезет, «пешка» уже боком стоит. Ну, думаю, сейчас! Дал команду: «К машине!». Пацаны кто куда. И точно: еще метров пять проехал и набок, через башню, блин, два раза перевернулся и прямо в борт «Уралу». У того от удара оба моста снесло, бросить пришлось. А «пешка» ровно на гусеницы встала и ползет дальше вперед, даже двигун не заглох. Вот так вот бывает, Василич. Безо всяких «духов» мог людей угробить на ровном месте.

— Ну да, на ровном, — сказал Лузгин, и оба рассмеялись. Лузгин тоже закурил и стал оглядываться в поисках пепельницы, но Воропаев махнул ладонью: давай, мол, на пол, потом уберут, а в подтверждение бросил окурок и растер его ботинком.

— Утром, значит, Василич, делаем так… — Воропаев стал объяснять, что утром они пойдут тремя группами, повзводно, Елагин со своими прямо на Казанку, Воропаев левее, а прапорщик Лапин — правее главного шоссе, вот так вот веером, по три машины в группе, на каждую группу по три блокпоста, там до вечера сдача-прием, они остаются, а сдавшая дежурство рота возвращается в Ишим, тут ночевка-заправка и утром послезавтра на Тюмень.

— Я с ними, что ли? — спросил Лузгин.

— А как же? — удивился Воропаев. — Нам сказали: вас сюда и сразу обратно.

— Неправильно вам сказали, — Лузгин старался говорить спокойно и уверенно. — Туда и обратно, но с вами, Коля, с вами.

— Ну, не знаю, — заворчал Коля-младшой. — Нам сказали так…

— А ты сам подумай, — предложил ему Лузгин. — Если просто туда и обратно, то о чем мне писать? — И дожал еще, дожал, хотя и не хотел пугать младшого, но пришлось. — О чем писать-то? Как вы на марше с «пешкой» лопухнулись? Как ваш старлей без оружия бросился «пешку» спасать? Да это так я говорю, к примеру, — замахал примирительно сигаретой Лузгин, заметив темнеющий взгляд Воропаева. — Ничего такого я писать не собираюсь, я же не сволочь какая-то, Коля, но и ты меня пойми: возвращаюсь в Тюмень, а матерьяла-то нету! Зачем катался, спрашивается…

— Это вы с Елагиным решайте, — сказал Коля-младшой. — Вот завтра с ним поедете, вот завтра и решайте.

— Я бы лучше с вами поехал.

— Да я разве против? Командир так решил. Он же за вас лично отвечает. А так-то… ради бога… А можно вопрос, Василич?

— Валяй вопрос, — сказал Лузгин. Воропаев снова взял в ладонь бутылку и спросил как бы между делом:

— Вы о чем вообще писать-то собираетесь? У вас задание какое или так?

— Что, старлей забеспокоился? — вкрадчиво проговорил Лузгин. — Это он вас на разведку с бутылкой послал, а? Колитесь, Коленька, колитесь…

Воропаев молчал, вытряхивая капли над стаканами, ужасно занятый этим ответственным делом, потом сказал:

— Почему, я сам, смотрю — окно горит…

— Не любите прессу, не любите писак?

— Ну почему… — пожал плечами Воропаев. — Мы в роте-то еще ни одного не видели…

— Но все равно не любите? Отвечайте честно, Коля, врать вы не умеете.

Воропаев приподнял стакан, улыбнулся сжатыми губами и помотал головой.

— Потому что неправду пишут?

Не разлепляя губ, Воропаев качнул головой сверху вниз.

— Так нам и надо, — легко подытожил Лузгин. — Выпьем, Коля, за прессу… «Трое суток шагать… С лейкой и блокнотом, а то и с минометом…» Или огнеметом?

— Не обижайся, Василич, — сказал Воропаев. — Я ведь так, в общем.

— Все мы в общем, и даже где-то в целом.

Хлеб был хороший, с хрустящей корочкой, а сало старое, с прожилками, вязло на зубах. Лузгин проглотил его не без труда и сказал, глядя в нос Воропаеву:

— Нет никакого задания, Коля. Просто хреново мне стало, вот я и поехал. Понимаешь?

— Понимаю, — сказал Воропаев, и Лузгин ему ни на грош не поверил.

— Гак что передай Елагину, пусть не волнуется.

— Да он и не спрашивал…

— Коля, не ври, я же вижу. Я же, блин, инженер человеческих душ.

— Все обижаешься, Василич? Зря-а… Мы же это не со зла…

— Ага, проговорился! «Мы»! Ну тебя на хрен, Коля. Вконец ты, брат, запутался. — Он потянулся и шлепнул Воропаева по крепкому плечу.

Лузгин был пьян, но пьян незадиристо, мягко, и Коленька-младшой, огромный зеленый сопляк, ни черта еще не понимавший ни в жизни, ни в людях, как-то уловил этот лузгинский сентиментальный настрой и сам расслабился, обмяк на соседней кровати и даже намекнул, что может сбегать, это близко, но Лузгин отказался с недоступной для зелени мудростью старого волка, хранящего себя и молодняк к завтрашней славной охоте. Уже потом, когда Воропаев ушел, Лузгин свалился на подушку и понял, что Акела промахнулся с дозой — голова плыла, сало норовило выбраться наружу… Он вновь подумал: куда же все-таки гонял на бортовом «Урале» Воропаев? За водкой, что ли? Так ее и в Ишиме должно быть навалом! Разные мысли и версии еще побродили в его нетрезвой голове, но побродили недолго.