В. Строгальщиков - Стыд

…Дверной звонок брякнул мелодично раз и два, но никто не спешил открывать. Лузгин усмехнулся: как все повторяется, — прокашлялся и вышел в коридор. Так даже лучше, решил он: сначала попрошу прощения, а затем уйду, а то получится, что вроде как сбежал.

На лестничной площадке стоял насупленный бурмастер с пакетом в руке, за его спиной переминались двое из вчерашних.

— Вот что хочу сказать вам, мужики, — низким от стеснения голосом начал было Лузгин, но мастер замахал у него перед носом свободной рукой.

— Слушай, парень, не надо! Мы все понимаем, — щекастый оглянулся на спутников. — Мы, это, извиняться пришли. Зря мы на тебя вчера… Да чего уже. Вот пива принесли. Войти-то можно?

— Входите. — Лузгин попятился от двери. — Правда, спят еще все.

— Да мы на кухне! — веселым шепотом сказал бурмастер.

— Так без обид, Володя?

— Без обид. — Лузгин принял пакет, бутылки брякнули.

— А я ведь сам хотел прощения просить.

— Вот это правильно, — сказал бурмастер. — Вот это по-людски. Ты мужиков-то помнишь, как зовут?..

Лузгин не помнил, а потому поднял брови: конечно, о чем разговор… Прошли на кухню размером с самую большую комнату, в какой доводилось жить Лузгину в далеком коммунальном детстве, когда он был маленьким, а комната — большой. Там обитали вчетвером: папа, мама, он и младший брат, а нынче он один остался, и комната снова одна — в Тюмени, под замком и присмотром соседки, но туда возвращаться нельзя, и куда же тогда возвращаться? Ну, ладно, выпьем пива с мужиками, придет старик, там будет видно…

Бурмастера звали Ефим Захарович Лыткин, Лузгин когда-то писал про него; а у тестя фамилия была Плеткин, и ходил он у Лыткина в бурильщиках. На всех газетных снимках тех лет они были рядом — Лыткин и Плеткин; журналистов пленяло такое игривое созвучие. На Лузгинской свадьбе Лыткин вел себя как старший званием, тесть наглядно его уважал. Потом о мастере не стало слышно, тесть тоже затерялся где-то, но вдруг, в конце 80-х, прорвался главным инженером с двумя заочными дипломами и практикой в Канаде. Вскоре тесть стал генеральным директором «Сибнефтепрома», чему Лузгин совсем не удивился, как, впрочем, и тому, что мастер Лыткин тогда же был с почетом спроважен на пенсию; дочь мастера уже кололась, сын закручивал бизнес с бандитами. С той поры минуло два десятка лет. Чем же Лыткин занимался все эти годы, подумал Лузгин, разливая пиво по красивым кружкам. Просто жил? С тоски помрешь… А впрочем, рыбалка, охота, преферанс под коньяк, да и пиво, смотри, организм поутру принимает…

— Мы вообще-то на охоту собирались, — в унисон Лузгинским мыслям произнес мастер Лыткин, — да ты вот приехал.

— Пардон, — сказал Лузгин. — Я ненадолго.

Старик, отец жены и хозяин квартиры, вошел на кухню, когда опохмелившийся Лузгин повествовал друзьям про Казанлык. Лузгин из вежливости встал; гости сидели как сидели, лишь мастер Лыткин тронул старика за руку и кивнул на свободное место.

— И ты садись, Володя, — распорядился мастер. — Степаныч, лихие вещи твой зятек сообщает. Да, пришлось пережить мужику… Ты пиво будешь?

— Нет, — сказал старик.

Был он выбрит, в дорогих очках, светлой рубашке и брюках для выхода. Сам Лузгин был одет в стариковское — рубашка в полоску и брюки попроще, и внезапно кожей ощутил холодок чужой одежды, слегка великоватой. Старик был крупным, плотным, с тяжелым скуластым лицом и неспешными властными жестами. Лузгин молча наблюдал, как тесть передвигается по кухне, наливает в кружку невнятного цвета прозрачную жидкость из банки, стоящей на подоконнике, присаживается к столу… Однажды тележурналист Лузгин приехал в этот город со съемочной группой делать репортаж о буровой бригаде. Понадобился вертолет. Лузгин пришел в приемную, назвался, секретарша упорхнула в кабинет и выпорхнула, улыбаясь, с вестью, что «генерал» распорядился, ждите в гостинице, за вами приедут. «Я его зять, — сказал Лузгин. — Могу ли я?» — «Сейчас узнаю», — уже другой улыбкой одарила его секретарша и вскоре сообщила с оскалом третьего типа на гладком лице: «Простите, генеральный очень занят». Лузгин прием запомнил и больше в этот город старался не летать, да его и не звали, чему Лузгин совсем не огорчался: область была огромной, звенела по стране, и объевшийся журналистским вниманием «город первопроходцев» уже отходил в тень новых адресов, так что было куда плыть и летать за сюжетами.

— Про понедельник не забыл? — спросил Лыткин.

Тесть поморщился и отхлебнул из кружки.

— Нет, Ваня, это надо. Ну как же без тебя? Обидятся люди.

— Люди не обидятся, — ответил старик.

— Ладно тебе… — В голосе мастера Лыткина проскользнула все еще не увядшая интонация старшинства.

— В конце концов, это чей юбилей? Ихний или наш?

— Ну, наш, наш, — вяло согласился старик.

— Вот и берем в свои руки. Тебя председателем…

— Нет.

— Слушай сюда…

— Заткнись, Фима. Я сказал: нет.

— Ну и хрен с тобой, — обиделся Лыткин.. — Пошли отсюда, мужики. Здесь нас не любят.

— Дурак ты, Фима, — огорченно произнес старик. — Лучше бы ты на охоту уехал.

— А я ведь не к тебе пришел, — бурмастер подался к Лузгину. — Я вот к человеку, извиниться.

— Это я виноват, — сказал Лузгин.

— Ну и правильно.

— Помирились, значит, — резюмировал старик.

— Парня можно понять.

— Парню, кстати, уже шестой десяток.

— Ну, вы тут сами разбирайтесь, — повел руками мастер Лыткин. — Так в понедельник я заеду за тобой?

— Заезжай, — сказал старик, — хотя здесь рядом…

Проводив гостей, старик вернулся. Лузгин успел допить остаток пива и отодвинул кружку подальше от себя. Хотелось есть и закурить. Старик уселся, расставив локти, и стал изучать ноготь большого пальца на правой руке, глядя на него поверх очков.

— Что у вас там за проблема? — вежливо спросил Лузгин.

— Проблема? — Старик поднял брови, не прерывая своего занятия. — У нас проблем нет. Представь себе: все есть, а проблем нет. Обидно даже. Есть хочешь?

— …Попозже, — ответил Лузгин, из приличия выдержав паузу. — Тамара встала?

— Тамары нет.

— Как это нет? Ушла куда-то?

— Тамара живет у сестры.

— Вот как, — вздохнул Лузгин. — А вы, здесь, значит, вдвоем.

— Вдвоем, — согласился старик. — Тамара придет к десяти.

Лузгин глянул на часы, стучавшие над дверью: полдевятого. Нет, полтора часа он мучиться не станет.

— Что вы такое пьете, Иван Степанович?

— Да уж не пиво. — Тесть снял очки, сложил их и сунул в нагрудный карман рубашки. Лузгин отметил, что очки его молодят. — Я слышал то, что ты рассказывал. Не извиняюсь — здесь акустика такая. Как я понял, дела твои плохи.

— Ну, это мне решать, — сказал Лузгин.

— Тогда зачем явился? Сиди, я не закончил… В Тюмень тебе возвращаться не надо — ни смысла нет, ни повода. Вот деньги, — тесть достал из брючного кармана перетянутую крест-накрест широкими бумажными лентами пачку, — пойдешь с Тамарой и оденешься прилично. Руками не маши, не мальчик, должен понимать… Жить будешь у меня, потом придумаем… Я найду тебе работу.