В. Строгальщиков - Стыд

— Да не надо.

— Сейчас мы подойдем к Махиту…

— А он уехал, — сказал Дякин, — там только эти, с хаты. Ты сам-то как, Володя? Извини, я даже не спросил. Так, внешне…

— Хули внешне, — сказал Лузгин. — Ты лучше мне объясни: какого черта ты в деревне остался, если дом сгорел? Раньше за него держался, а теперь какой смысл? Забрал бы стариков и дернул, и не сидел бы, как дурак, в амбаре.

— Да как-то так, — ответил Дякин, и Лузгин понял, что Славка попросту не хочет ничего объяснять ему — теперешнему, в дорогом костюме, с разгладившейся мордой (без пьянки пополнел), сидящему средь бела дня в шикарном ресторане, при должности и деньгах, водящему дружбу с сильными града сего, живущему при тесте-миллионщике… Но и Лузгин, в свой черед, не хотел объяснять Славке Дякину, что все это только обманная видимость, на самом деле он никто и звать его никак.

Возле машины «этих, с хаты» Дякин снова полез обниматься, улыбался по-клоунски, хмыкал, мычал, топтался и все-таки спросил:

— Но ты попробуешь, Володя?

— Я попробую.

Быть может, в последний раз видимся, подумал Лузгин, глядя вслед уезжающей «Волге» с номерами городской администрации. Хорошо катаются бандиты, заключил он, вытаскивая пачку сигарет. Как ни обшаривал он себя, ни охлопывал, но зажигалка все не находилась. Не возвращаться же… Он пошел по мосту на ту сторону, где за сберкассой пристроился новый магазин, размышляя по дороге, куда ему потом направиться: идти на службу не было причин, работа ждала его дома, звонить по номеру было рановато, да и не собирался он сегодня. Значит, домой. И надо позвонить жене: который день уже не появляется у родителей, только по телефону, но его ни разу не позвали — значит, не просила. Что за демарш? В конце концов, он и сам позвонит, он не гордый, но звонить-то придется на квартиру Важениных. А каждый раз, когда он, пусть не часто, но звонил туда, и его голос узнавали, в телефонной трубке глубоким вдохом нарастало ожидание: вдруг вот сейчас он скажет наконец… Лузгин злился и потому разговаривал сухо и коротко.

У крыльца магазина двое молодых парней в теплых кожаных куртках с черно-красными повязками на рукаве сунули ему в руки глянцевый листок размером с открытку, покрытый мелким текстом. Он попробовал прочесть, держа листок по-стариковски на отлете. Огромный милиционер с нахмуренным лицом, стоявший на ступеньках, приглашающе повел толстой рукой. Лузгин кивнул ему и продолжал читать.

— Входите, гражданин! — сурово повелел милиционер. — Не поддавайтесь провокации.

Парни стояли молча, глядя Лузгину в лицо. Он приметил на углу милицейский автобус с пятнами лиц за немытыми стеклами. Поднимаясь по ступенькам, Лузгин скомкал бумажку и бросил в мусорку у дверей. В листке русскоязычное население города предостерегалось от посещений магазинов, открытых нерусскими на деньги от наркоторговли. Когда Лузгин с двумя (на случай) зажигалками в кармане вернулся на крыльцо, не было ни милиционера, ни парней, ни автобуса, лишь на грязном снегу под ступенями валялась черно-красная тряпочка. Надо бы сказать Земнову, подумал Лузгин, что нельзя такие вещи печатать на дорогой бумаге.

Его довольно громко и весело окликнули; публицист-фельетонист Саша Разумнов приближался, махая руками. Был он изрядно оживлен, при контакте догадку подтвердил крепким запашком. Лузгин непроизвольно глянул через реку: огромные новые часы под крышей «Империала» показывали чуть за полдень. Похоже, Саша полечился со вчерашнего и намерен активно продолжить.

— Ты чего здесь торчишь? — спросил Разумнов вместо приветствия. — Пикет видел? Менты загребли?

— Наверное, — сказал Лузгин и пальцем показал на тряпочку.

— Вообще-то я их понимаю. — Фельетонист потыкал тряпочку носком ботинка. — Но что поделаешь, другой нормальной лавки в округе нет. Столько пойла паленого в городе развелось, травануться — раз плюнуть!.. Свободен? По морде вижу, что свободен. Жди меня здесь, я в пять секунд — и к нам в редакцию. Мужик знакомый из Сургута приехал, ты его знаешь, но кто — не скажу, сюрприз, в пресс-службе президента окопался, такие байки травит — закачаешься. Там-то нельзя, там под контролем, а здесь второй день расслабляется… Водка, виски?

— Я не пью, — сказал Лузгин. — А что редактор? Не гоняет?

— А он как раз в Сургуте! — засмеялся Разумнов. — Ты что, заболел? По морде не понять…

— Да разное, — сказал Лузгин, и получилось так, как будто он оправдывался в чем-то неприличном. Разумнов вгляделся в него изучающе, и тут же недоверие в его глазах сменилось хмельной беззаботностью.

— Да хрен с ним, пошли, просто так посидим, поболтаем. Захочешь — выпьешь, не захочешь — нет. Давай, давай, я людям непьющего Лузгина покажу — когда еще такое будет!.. А ты в курсе, что Герку снимают? И Юрка это подтверждает…

— Какого Герку? — опешил Лузгин. — Иванова?

— Давай, пошли, там все узнаешь…

— Да погоди ты…

— Не, здесь рассказывать не буду, хрен тебе, давай на полусогнутых! О, кстати, ты же в висках понимаешь? Пошли, поможешь выбрать. А то ведь вы, маэстры, народную водку-то жрать не желаете…

— А Юрка — это кто? — спросил Лузгин, когда под жутким ветром шли по набережной в сторону редакции. — Не Логинов ли, часом?

— Увидишь, — сказал Разумнов, косо заслоняясь от ветра приподнятым воротником. — Ну на хрен, больше не пойду, пусть сами бегают.

Снимают Геру Иванова… Нельзя сказать, что эта новость оказалась совсем уж неожиданной для Лузгина, разговоры ходили давно, и причины назывались убедительные, и все же не хотелось верить, что Агамалов «сдаст» своего друга. Сначала Вольф, теперь вот Гера… Легенда о трех мушкетерах развеивалась в дым. Припомнился балок на Сойке: молодая Герина жена, его пацан в качалке из корытца, подвешенного к потолку на бельевом шнуре, и сам Георгий Иванов в сатиновых трусах (перетопили печку) сидит за столом и пожирает армейской ложкой «ералаш», тушенку с яйцами; а рядом он, Лузгин, уже накушался и смотрит в черное окошко, стесняясь жениного белого колена в распахе синего, с подсолнухами, предательски короткого халатика; а Витька Вольф застрял на буровой, там прихват инструмента, все графики — к чертовой матери, но Лыткина они догонят и перегонят…

В редакции уже хорошенько «зависли». Давний знакомец Юрка Логинов рассказывал местным про новых сургутских начальников. После первых же здешних взрывов и пожаров президент Объединенной территории Сибирь (даже про себя это название Лузгин не мог произнести без саркастической ухмылки) сместил сургутского мэра и ввел в столице прямое президентское правление — в целях нераспространения, недопущения и пресечения. Назначенный им исполнять обязанности мэра конкретный парень первым делом отменил все распоряжения прежнего городского головы, касавшиеся землеотводов под строительство и сдачи в аренду муниципальной собственности. Дело было в том, что с воцарением Сургута цены на землю и помещения взлетели в городе выше северных небес — не только полчища чиновников новой президентской администрации, но и головные офисы и представительства различных коммерческих фирм, намеренных обосноваться ближе к власти, жаждали ускоренной прописки, а трехсоттысячный Сургут, как неосторожно выразился снятый впоследствии мэр, был совсем не резиновый. Полгода длилась вялая война, и даже никого не застрелили, один из старых замов застрелился сам. В конце концов распоряжения были заново перевизированы, для чего застройщикам и арендаторам пришлось опять носить чиновникам конверты, но только толще — взяткоемкость городской администрации увеличилась пропорционально спросу на ее услуги. Правда, городские, загибая цены, многозначительно поднимали глазки кверху: мол, то не мы, а президентские борзеют, я и вскрывать конверт не буду, сразу передам… Натуральный «откат» при строительстве ныне выглядел и вовсе неприлично: один подъезд в шестиподъездном высотном доме, а раньше брали по площадке с каждого подъезда, и всем хватало: архитекторам, «земельщикам», бандитам-крышевателям, депутатам из профильной комиссии, санэпиднадзору, горводоканалу, энергетикам — короче, всем, кто волен был тащить и не пущать, обложив просителя хитро не стыкуемыми нормами и правилами. Древний этот чиновничий бизнес был хорошо известен Лузгину, однако новые масштабы поражали. А что за люди там теперь расселились в кабинетах, рассказывал ехидный Логинов: былой спортсмен, владелец автомойки, сын местного судьи с неполным высшим (скоро купит), дочери, любовницы и жены… Свое ехидство Логинов, нужно отдать ему должное, объяснил на удивление откровенно. Прежний мэр «за выборы» дал журналисту Юре новую «бюджетную» квартиру. С приходом конкретного парня вдруг встрепенулась и прозрела счетная палата, прокуратура возбудила дело, могли бы отнять по суду, но Логинов сумел-таки через старые связи пробиться в штат президентской пресс-службы. Останься он в газете — давно уж гулял бы бомжом. А еще Юра сказал, что, если взрывы здесь не прекратятся, то президент потребует вмешательства мирового сообщества, что означает неизбежный ввод эсфоровских частей. Все это Лузгин уже пережил в Тюмени, а потому ахи-вздохи местной братии слушал не без злорадства: допрыгались, не ждали, так и надо, пусть даже лично для него приход ооновцев мог принести с собой большие неприятности. Сам Логинов пробил сюда командировку для репортажа (курам на смех) из «горячей точки» — аналитического, ясно дело, репортажа, других не пишем. В Казанлык бы тебя или в лес под Ишимом, подумал Лузгин. От выпивки он, между прочим, удержался, с немалым удивлением обнаружив, что, чем настойчивее предлагают, тем легче отказаться, и тем больше в таком отказе достоинства с оттенком превосходства. Ему даже не было скучно, пока вокруг не напились и не полезло то, что всегда вылезает на пьянках.