В. Строгальщиков - Слой

Голос Лузгина произнес позади:

— Что же не едут? Пора бы…

— Черт, сам волнуюсь, — сказал Кротов, обернувшись. — Все же было на мази, пока с кладбищем не переиграли.

— Старик, главное с могилой успели. А то когда ты утром позвонил…

— Ты с похмелья всегда туго соображаешь.

— «С похмелья, с похмелья!» — передразнил Лузгин. — Я вчера, можно сказать, за идею погибал!

— За какую такую идею?

— Кстати, почему тебя на передаче не было? Я ведь пригласительные тебе прислал.

— На дом выезжали, с семьей. Я давно обещал Ирине, и все никак…

— Строишься?

— Хм, строишься… Там уже жить можно, братец: свет, вода, тепло… Отделка осталась, деревянные работы кое-где, а так… — он сделал рукой изображающий жест.

— Ну вот, ты в особняке прохлаждался, а я в это время здоровье губил ради нашего светлого будущего. Да-да, не ухмыляйся! Я вчера Терехина атаковал, вот так-то!

— И что он тебе сказал?

Лузгин затянулся сигаретой, глянул вдоль пустующей дороги.

— Все-таки мир начальников — это странный мир, — сказал он. — Ты же знаешь, передачу вчера с Рокецким записывали. Кстати, молодец мужик, вёл себя что надо. Ну, потом фуршет, стоим с ним рядом, тосты произносим, я вроде как тамада. И представляешь: каждая сволочь в зале норовит тебе в глаза заглянуть, отметиться, поклониться, улыбнуться… И Терехин на заднем плане юлит. Я его рукой подзываю: мол, к ноге! Подходит на полусогнутых. Я говорю папе Роки: «Леонид Юлианыч! Вам еще повезло, а вот Терехину на передаче пришлось сантехнику чинить — весь в дерьме уляпался!».

— Ну, это ты уже под кайфом был.

— Конечно, под кайфом. Так вот, Терехин обмер и стоит, скалится, как дурак. Рокецкий его так похлопал: «Видел, видел, молодец, хорошо держался». Терехин расцвел, давай все в красках показывать. Значит, стоим мы втроем, разговариваем, шутки шутим, а вокруг такая паа-уза!.. Терехин счастливый до жопы! Ну, Роки его вроде как отпустил, тот убрался. Нахожу его потом в углу, за столиком с мэром. Я подхожу — он опять бледнеет. «Можно, — говорю, — господина Терехина у вас украсть?». Идет, как баран, даже не блеет. Я только начал про дело, а он:

— «Все-все-все, Володя, мы над проблемой работаем, остроту вопроса уже сняли…».

— Так и сказал? — спросил Кротов.

— Дословно воспроизвожу, старик: «Остроту вопроса уже сняли». Они, сволочи, по-нормальному и говорить-то не умеют.

— Надо бы дожать, — посоветовал Кротов, и явно ждавший комплимента Лузгин обиделся, фыркнул, бросил окурок в снег:

— Твоя очередь, товарищ банкир.

— То есть, не понял?

— Слесаренко.

— Как Слесаренко? Мне что, идти к нему?

— Зачем? Сам придет.

— Совсем не понял.

— Тоже с похмелья? Сказано: придет. Значит, придет.

— Нет, ты давай объясни, — не унимался возбужденно-встревоженный Кротов. — Значит, Слесаренко сам ко мне заявится?

— Как миленький. И больше я тебе, гаду, не скажу ни слова. Зажрется, всё тебе на блюдечке подавай. Тысячу «баксов» гони — еще на один вопрос отвечу.

— Да ну тебя, Володя, я серьезно!

— А я еще серьезнее. Кто меня учил не дешевить, помнишь? Лезь в карман или молчи в тряпочку. Все, старичок, едут, конец беседе.

На повороте дороги появился гаишный «жигуль», потом маленький «риусовский» катафалк, за ним грузовик, два больших автобуса и один поменьше; далее колонной лепились легковые. Машины втягивались на площадку перед кладбищем, расползались по сторонам. Кротов понял, что народу будет много, и это его порадовало. Он по натуре своей был организатором, и любое удавшееся дело (бизнес или похороны — неважно) приносило душе удовлетворение.

— Давай, командуй, — сказал ему Лузгин.

Из катафалка на мерзлый асфальт неловко спрыгнула Светлана в темной шубке, брюках, черном платке. Дмитриевские сыновья спустились следом, самого младшего нес на руках дед. Старший сын, уже большенький мальчик с юным Сашкиным лицом, взял Светлану под руку и стоял, испуганно озираясь. Последними из катафалка выбрались светланины родители.

Из маленького автобуса вышли солдаты с духовыми инструментами; стали ровно, не как блатная похоронная «халява». Старшим по команде был прапорщик, он подошел к старику Дмитриеву, козырнул. Старик кивнул в сторону Кротова.

— Почему же вы деда не привезли обратно? — спросила Светлана, когда Кротов приблизился. — Все-таки отец, самый близкий человек, а на прощании не был. Люди спрашивали, неудобно.

Кротов не захотел ничего объяснять — на языке крутились обидные слова, — просто сказал:

— Так получилось, — и повернулся к прапорщику.

— Порядок знаете?

— Так точно.

— Понесем отсюда. Тут где-то метров двести, не больше.

— Как скажете, — сказал прапорщик.

От черной «Волги» подошел Епифанов. Кротов пожал ему руку, спросил: «Как все прошло?». Тот ответил: «Без сбоев». Кротов уже по ответу был уверен: наш человек, дело знает, и еще раз протянул Епифанову руку. «Порядок, — сказал Епифанов. — Ну что, начнем?»

Из катафалка достали длинные полотенца, но Кротов поднял руку и спросил старика Дмитриева:

— Ребята хотят на руках отнести. Вы согласны, Анатолий Степанович?

Старик кивнул.

— Товарищи! — громко сказал Кротов. — Порядок будет такой: вначале портрет усопшего, потом цветы, потом колонна с венками, потом крышка гроба…

Странные вещи происходят с людьми на кладбище. Почему-то все мужчины хотели нести гроб и никто не хотел идти впереди колонны с портретом. Обозлившийся Кротов сам встал во главе процессии, когда все выстроились по уставу, сунул шапку за пазуху, оглянулся и махнул рукой прапорщику.

Музыканты заполнили воздух тяжелым густым минором.

По этой дороге сегодня они уже и ходили, и ездили не раз, второпях и на нерве. Двинувшись по ней ходом лунатика впереди процессии, Кротов вдруг осознал, что идти им далеко, совсем не двести метров, как он сказал прапорщику. Переступая ногами вполшага, как бы прощупывая дорогу, он видел теперь, что протоптанная в снегу ложбина и скользка, и узка, и подумал, как нелегко будет идти мужикам, несущим на плечах гроб; на полотенцах было бы сподручнее, да поздно.

Он изредка оглядывался, примерял свой шаг к движению шедших за ним людей. Далеко, за венками, он видел лицо Комиссарова, держащего над головой передок гробовой крышки.

Путь поворачивал налево, в частокол искривленных, дистрофичных берез. В глубине пути он уже видел Валерку Северцева, стоящего маяком в обозначенном месте. Кротов поманил его рукой, и Валерка побежал навстречу, ненужно громко топая ботинками по гулкой мерзлоте.

— На, понеси дальше, — сказал Кротов и передал Валерке портрет. — Только не спеши, не отрывайся.

Сам Кротов быстрым шагом прошел назад, мимо женщин с венками; все как одна смотрели на него, пока он проходил, и взгляды эти почему-то были неприятны, словно он был в чем-то виноват или что-то делал неправильно.