Вэй Хой - Замужем за Буддой

Затем промелькнули кадры, снятые на девяносто восьмом дне рождения отца Хулио. Туда съехалось множество народу: сорок три правнука, тридцать шесть внуков, одиннадцать детей и еще примерно двести друзей и соседей. Целое море поющих и танцующих людей.

Во время полета на Кубу на борту было три клетки с петухами, которые с завидной регулярностью оглушительно кукарекали. На экране появились машущие птичьи крылья, снятые крупным планом.

На многолюдном кубинском концерте двадцать тысяч рабочих подпевали и пританцовывали, размахивая руками, в такт страстным песням Хулио.

Бородач Кастро горячо обнял исполнителя в знак благодарности. Я обратила внимание, что на вожде была пара кроссовок от «Nike».

Иногда мне кажется, что я похожа на Линуса из комиксов о Снупи {64} . Только в отличие от нарисованного персонажа, который не мог обходиться без теплого маленького одеяльца, для меня жизнь немыслима без любви.

Любовь нужна мне всегда, пожалуй, даже больше, чем другим женщинам. Без нее я бы задохнулась и умерла. Я смакую любовь во рту, прячу под подушкой, ощущаю всем своим чревом, переплавляю в слова и записываю на бумаге.

До встречи с Мудзу главным в любви для меня было собственное упоение этим чувством. Все мужчины, однообразной чередой прошедшие через мою жизнь, были похожи на стопку конвертов, с той только разницей, что мужчины умеют ходить и заниматься сексом. Каждый раз я вкладывала переполнявшее меня чувство в следующий, пока пустой, конверт и делала вид, что кто-то незнакомый прислал мне письмо с пылким признанием в любви. Я усиленно притворялась, что эти письма были для меня приятными сюрпризами, хотя на самом деле их содержание — любовь — с самого начала было порождением моей, и только моей фантазии. А мужские тела служили для выдуманных мною чувств лишь временными хранилищами.

Мудзу был не похож на остальных мужчин. С ним я впервые обрела душевный покой, он дарил мне тепло и искреннюю преданность. Он приобщил меня к магии секса, открыл мне необозримое пространство воображения. Он первым показал мне, что любовь и физическая близость могут сливаться в гармоничном единстве.

Кроме любви, он дал мне очень многое. Приоткрыл окно в неведомый доселе мир, который был прежде недоступен и непонятен мне.

Мы вместе читали, беседовали, медитировали, занимались любовью, ели, гуляли, смеялись и, конечно, спорили. Я больше не курила, не пила и не принимала транквилизаторы. Сны приносили отдохновение и покой, и во сне остров Путо представал во всей красе — пустынные берега, отвесные скалы и храмы.

Наступил март — третий месяц нашей любви.

На газонах робко пробивались первые зеленые травинки. Еще немного, и вишневые деревья оденутся пышными белыми цветами. По-прежнему дул сильный, но уже не такой пронизывающий ветер. Весна была не за горами.

Неделя выдалась тяжелой.

В понедельник мне предстояло читать лекцию для учащихся последнего курса и слушателей аспирантуры на факультете Восточной Азии Колумбийского университета. В США приехала группа китайских писателей, и я должна была принять участие в дискуссии.

Аудитория была заполнена до отказа. Я окинула взглядом безбрежное море темных и белокурых голов, заметила, что многие стоят в проходах и у дверей. У одного из организаторов мероприятия я выяснила, что в крупнейшей китайской газете США было загодя опубликовано объявление, занимавшее целую полосу, под сенсационным заголовком: «Решающее литературное сражение современности — новаторы против традиционалистов. Дискуссия с участием непризнанных китайских авторов и представителей официальной литературы». Многие, прочитав этот анонс, устремились на лекцию.

Вообще-то, если вашу книгу запретили в Китае, — это вовсе не повод для гордости. Этот факт, а вернее, наказание, влечет за собой весьма серьезные и ощутимые в практическом плане последствия. Вас вынуждают залечь на дно и не появляться на публике в течение шести или семи лет. А официально признанные литераторы пользуются свободой и многочисленными благами, в том числе — пожизненной, гарантированной государством ежемесячной зарплатой.

И вот перед аудиторией предстали семь мужчин среднего возраста в строгих костюмах и при галстуках, с традиционными для Китая нашивками на рукавах, и одна смущенно улыбающаяся молодая длинноволосая особа с тщательно сделанным маникюром.

Каждый из выступавших кратко изложил свои взгляды на современную литературу, а затем публике предложили задавать вопросы.

Вопросы преимущественно задавали мне, я была в центре всеобщего внимания. Но я старалась держаться скромно, по возможности уважительно отзываясь об остальных участниках дискуссии; обращалась к ним почтительно: ведь эти семеро мужчин были старше меня и приехали издалека. Даже отвечая на адресованные мне вопросы, я все равно говорила о других писателях учтиво и благожелательно, называя каждого «учитель».

Вопросы не отличались новизной. Мне уже сотни раз доводилось отвечать на подобные во время многочисленных пресс-конференций.

— Почему вы пишете?

— Каково соотношение правды и вымысла в ваших произведениях?

— Если бы автором подобной книги был мужчина, ее бы тоже сначала осудили, а потом запретили в Китае?

— Чем ваше творчество отличается от произведений писателей предыдущего поколения?

— Какие мужчины вам нравятся: западного типа или китайцы?

Я отвечала почти автоматически. Иногда в зале раздавались одобрительные возгласы или аплодисменты. Но с начала и до конца мероприятия я, хотя и держалась уверенно, чувствовала себя совершенно беспомощной, чего нельзя было сказать о приезжих писателях в дешевых костюмах, сохранявших сурово-сдержанный вид. Под пристальными, оценивающими взглядами многочисленных глаз я казалась сама себе встрепанной перепуганной птичкой.

С одной стороны, перед лицом преимущественно мужской аудитории я вела себя уверенно и напористо; с другой — не могла не испытывать некоторой робости. Хотя в обществе и наметился определенный прогресс, все же по отношению к женщинам-писательницам многие были настроены предвзято. Это становилось особенно заметным, если творчество и личность писательницы ассоциировались с сексом или политикой.