Вэй Хой - Замужем за Буддой

А я предложила Ви пройти в спальню и посмотреть мой гардероб. На нее произвели большое впечатление мои китайские наряды с вышивкой, и мы обменялись телефонными номерами наших портных.

Конечно, услуги ее мастера, шьющего кимоно, обходились гораздо дороже, чем работа моей шанхайской портнихи. По словам Ви, из-за спада в японской экономике спрос на дорогие кимоно неуклонно снижался.

Уже поздно ночью за Китти и детьми заехала младшая сестра.

Перед тем как сесть в машину, Китти растроганно взяла меня за руку и все твердила, какая я хорошая:

— Ты просто прелесть… Лучше всех!

Я дружелюбно обняла ее и почувствовала запах спиртного. Она была слегка пьяна и очень расчувствовалась. А мне почему-то было приятно узнать, что такая красавица, оказывается, очень любит возиться на кухне.

— До свидания, Китти! — приветливо помахала я ей вслед.

Мне пора было улетать в Мадрид, а у Мудзу не было времени проводить меня. Ему вообще не нравилось провожать или встречать людей в аэропортах. Даже когда в Нью-Йорк прилетела его мать, игравшая очень важную роль в его жизни, он не удосужился встретить ее и довезти до дома. Просто считал это бессмысленной тратой времени. Думаю, я была не очень далека от истины, когда в пылу очередной ссоры обвинила его в том, что он «сочетает в себе самые худшие качества японских, американских и латиноамериканских мужчин».

Мудзу вызвал мне такси. Я села в машину. На мне был тот самый топ из хлопчатобумажной ткани в скаутском стиле от Марка Джакобса, что мы покупали вместе. Всю дорогу до аэропорта меня подташнивало. В лице не было ни кровинки.

Когда я подошла к работникам службы безопасности аэропорта, мне стало совсем не по себе. На полу, словно мусор, были разбросаны выпотрошенные чемоданы какого-то пассажира ближневосточной наружности с платком на голове. У стойки таможенного контроля стоял невысокий коренастый американец, в отчаянии обхватив голову руками и со всхлипываниями оправдываясь в чем-то перед стюардессой.

Ну а мне повезло. У меня всего лишь перерыли чемоданы и потребовали убрать маникюрные ножницы в пластиковый чехол. В сопровождении долговязой чернокожей служащей в униформе я прошла к стойке личного досмотра, а затем, когда все необходимые бумаги были заполнены, ножницы в чехле сунули в мой чемодан, на него навесили специальную бирку, чемодан положили на транспортер и он уплыл по ней куда-то в чрево аэропорта.

Вылет задерживался почти на полтора часа. Все пассажиры на борту были не на шутку растеряны и встревожены. Вдруг радио затрещало, и раздался голос стюардессы:

— Кто потерял маленького ребенка? В хвостовом отсеке рядом с кабинками туалета находится маленький ребенок. Пожалуйста, заберите его! — при этих словах молодая мамаша вскочила со своего кресла и опрометью бросилась в хвост самолета. Все расхохотались.

Мы с Мудзу беспрестанно звонили друг другу по сотовому.

— Я все еще здесь, — сообщала я.

— Выпей водички, это поможет. Или почитай журнал, — советовал он.

— А вдруг с самолетом что-нибудь случится? Тебе нужно было меня проводить до аэропорта. Ты совершенно равнодушен ко мне… — с горечью укоряла я.

— Не нужно ничего придумывать. Ничего страшного не случится. Увидимся в Аргентине. Все будет хорошо, детка.

Остров Путо. Осень.

Мало-помалу листва на березах, тополях и кленах, которыми густо поросли окрестные горные склоны, стала окрашиваться в осенние, все более яркие тона. В холодных лучах осеннего солнца пропитанные росой ярко-красные листья по утрам казались багровыми. Алые солнечные блики скользили по блестящей темно-зеленой нефритовой глади моря. Весь остров дышал умиротворением и в то же время был полон жизни.

По утрам я в ленивой задумчивости любовалась океаном или допоздна валялась в постели с книжкой. Каждой книге, что я прочла там, было несколько сотен лет: «Записки у изголовья», «Сон в красном тереме» {83} , поэзия эпох династий Тан и Сун {84} . А вечером после нехитрого ужина в ресторанчике гостиницы я бродила по пляжу, а затем отправлялась в Храм благодатного дождя к Учителю — тому самому старому монаху, который помнил мое рождение в монастыре и мое буддистское имя «Мудрость».

Учитель, которого звали «Созерцателем первозданной природы», в течение примерно получаса выслушивал различные истории из моей жизни и мне казалось, я вижу, как они бесследно растворяются в воздухе легковесными струйками дыма.

Учителю был сто один год. Как сказали бы в Китае, мосты, которые он пересек на своем веку, гораздо длиннее, чем все дороги, которые я проехала за целую жизнь. Он никогда не был ни в Америке, ни в Европе, ни в Японии. Но из этих и многих других стран к нему на остров Путо стекались буддистские послушники.

Большую часть столетия Созерцатель первозданной природы прожил отшельником на этом острове. Время неумолимо утекало, но он оставался здесь. Он постиг перевоплощения необъятной вселенной. Всю жизнь он с радостью творил добро и делился с ближним всем, что имел. Жители острова любили, глубоко уважали и почитали его. О нем ходили легенды. Одно из преданий гласило, что во время страшного голода 1961 года все монахи с трудом наскребли полкило сырого белого риса, чтобы он мог сварить себе сытный обед. Когда на следующее утро у него спросили, вкусный ли был рис, он ответил: «Не знаю. Я отдал его старой женщине, живущей по соседству».

Как утверждают старожилы острова, Учитель родился в почтенной шанхайской семье и в молодости прославился выдающимися интеллектуальными способностями. Он хорошо разбирался в музыке, отлично играл в го, прекрасно рисовал и владел искусством каллиграфии — словом, был настоящим гуманитарием — и к тому же очень любил путешествовать. Он проплыл почти по всем рекам страны и поднялся на каждую гору в Китае. Но, добравшись на маленьком паромчике до острова Путо и ступив на него, был покорен первозданной, девственной чистотой и святостью этого места и сразу решил стать буддистским монахом, выбрав Храм благодатного дождя. И с тех пор ни разу не покидал острова.

Было время, когда я считала, что кочевая жизнь требует большого мужества. Но теперь, став старше, я поняла: найти постоянную обитель и остаться в ней на всю жизнь — вот подлинное мужество.

На лице у Созерцателя первозданной природы всегда было подобие тихой, задумчивой улыбки, хотя в действительности он был серьезен. Он бодрствовал, но окружающим казался дремлющим. Он смотрел на людей взглядом, преисполненным теплоты, мудрости и благожелательности. Говорил рассудительно и неспешно, но не слишком медленно. В присутствии этого добросердечного старца меня охватывал благоговейный трепет. Иногда, изливая ему душу, повествуя о моих прошлых бедах, я вдруг ловила его умиротворенный взгляд и на какое-то мгновение переставала ощущать грань между моим внутренним и окружающим миром… И в такие моменты мне нечего было сказать.