Ханс Браннер - Никто не знает ночи. Рассказы

— Господи, Йоханнес, детка, неужто ты вправду женат? Голос его рассыпался, как ком земли.

— Вам то же, что и всегда, господин Брёндум?

Засунув за ухо карандаш, старый молодой хозяин в буром рабочем халате двумя руками оперся на прилавок.

Брёндум угрюмо кивнул, и хозяин протянул ему бутылку в оберточной бумаге. Она уже давно дожидалась его. Брёндум сунул бутылку во внутренний карман пальто и застегнул пуговицы. Он долго возился с этим, все время опасливо озираясь по сторонам, но теперь в лавке уже не было никого, кроме одной-единственной девчушки. Стоя на цыпочках, она тщетно силилась заглянуть через край прилавка.

— Это крошка Биргит, — сказал Брёндум. — Живет по соседству со мной. Что, Биргит, будешь сегодня мятные леденцы покупать?

— Нет, — звонким детским голоском ответила Биргит. И показала листок, на котором мать записала ей, что надо купить.

— Раз так, я сам куплю мятные леденцы, — сказал Брёндум. — Дайте-ка мне леденцов на двадцать пять эре!

Втроем мы смотрели, как хозяин взвешивает товар. Потом Брёндум спрятал красный бумажный кулек в карман пальто. Биргит робко поглядывала то на карман, то на лицо учителя, но тот, словно уйдя в свои мысли, хмуро глядел в одну точку. Вдруг он хмыкнул злорадно:

— Хе, хе, думаешь, я купил леденцы для тебя? Глупая девчонка! Нет уж, сначала мы Йоханнеса угостим, он постарше тебя!

Биргит глядела, как он угощал меня леденцами. Затем и ей тоже выдали леденец. После этого Брёндум снова спрятал кулек. Биргит следила за движением моих губ, и я смотрел, как она работает ртом.

— Ты грызешь свой леденец, — сказала она, — а я нет. Вот, гляди, мой совсем еще целый! Видишь? — Она вынула изо рта леденец, потом быстро сунула его назад.

— Это еще что? — неожиданно вскрикнул Брёндум. — Куда подевались мои леденцы? — Он поискал в карманах, но так и не нащупал кулька. В конце концов он отыскал его в корзинке у Биргит. — Это еще что за новости? Никак, ты забрала мои леденцы?

Девочка рассмеялась:

— Да не брала я их. Ты сам подбросил их ко мне в корзинку.

— Какая нахальная девчонка! Ладно, раз уж ты отняла у меня кулек, так оставь себе. А у меня теперь, значит, ничего нет…

Голос его затих, он стоял, как нищий.

— Что ты, — сказала Биргит, протягивая ему кулек. — Да не брала я у тебя леденцы! На, возьми. Они же твои.

— Нет! — сурово отрезал он. — Теперь я их не возьму. И слушать не хочу. Оставь их себе.

Но девочка обхватила его руками и прижалась щечкой к его пальто.

— Ох ты, — сказала она, — всегда ты даришь мне леденцы! За что ты мне их даришь?

И опять он грозно выкатил белки, как взбесившаяся кобыла.

— Пусти! — сказал он. — Отстань! — Брёндум оттолкнул девочку. Отряхнул пальто. — Возьми свои леденцы и убирайся.

Биргит перепугалась, личико ее задергалось.

— Плакать-то к чему? — сказал Брёндум. — Совершенно незачем плакать.

— А я вовсе и не плачу! — упрямо возразила девчушка.

Мы молча постояли у прилавка. Хозяин складывал покупки в корзинку Биргит. Кулек с леденцами оказался сверху. Мы смотрели, как снуют руки лавочника. Приняв от него корзинку, Биргит быстрым движением отбросила красный кулек назад на прилавок.

— А ну возьми леденцы! — приказал Брёндум.

— Нет, — сказала девочка. — Не возьму.

Брёндум скрипнул ботинками. Занес над головой ребенка грозную длань.

— Возьми леденцы, я сказал!

Биргит пригнулась, ожидая удара, но удара не последовало. Грозная длань, однако, по-прежнему висела над ней. Девочка медленно сморщила личико и зарыдала. С громким ревом сдернула она с прилавка кулек и, испуганно втянув голову в плечи, худенькая, тонконогая, выбежала из лавки.

— До свиданья, Биргит, — сказал Брёндум, но она не ответила, лишь прощально затренькал дверной звонок. Тоненькая фигурка с высоко поднятыми остренькими плечиками нырнула во тьму. — Ха! — сказал Брёндум. — Вот шальная девчонка.

Но теперь он снова смотрел кротко и, казалось, не мог даже пошевельнуться в своем тяжелом черном пальто, оттопыренном на животе поверх бутылки.

— Нда, — наконец спохватился он, — мне, пожалуй, пора… — Но все так же не уходил и смотрел, как я покупаю коробку шоколадных конфет, большую белую коробку с голубым шелковым бантом. Он стоял, разглядывая коробку.

— Ты что, домой ее повезешь, Йоханнес? — спросил он.

— Да, — сказал я. — Я отвезу ее домой.

Он вновь покачал головой, отрешенно и безнадежно. Было ясно: я веду себя все глупей и глупей, заваливаю по глупости тот экзамен, где он, увы, бессилен мне помочь. Что такое коробка с голубым шелковым бантом, как не ошибочный, жалкий, нелепый ответ на очень трудный вопрос? Я и сам это понимал. Торопливо уложив конфеты в рюкзак, я завязал его.

— Как ты думаешь добираться домой? — спросил Брёндум. — Уже последний поезд ушел.

— Придется в гостинице заночевать, — ответил я.

Он задумался над моим ответом, а я тем временем расплачивался за покупку. Я заметил, что он оглядывает меня с головы до ног.

— В таком виде тебе нельзя в гостиницу, — сказал он, — ты же промок насквозь. Лучше уж пойдем ко мне, у меня и просушишь одежду.

— Спасибо, — сказал я и снова поклонился ему, — с удовольствием. Я все ему расскажу, думал я, расскажу ему про развод. Надо же мне хоть с кем-то об этом поговорить. Наверно, он ужас как рассердится на меня, но ничего, пусть сердится…

Такие мысли проносились у меня в голове, когда мы вдвоем выходили из лавки под треньканье звонка. Но Брёндум тут же повернул назад и захлопнул дверь.

— Это Йоханнес, — сказал он хозяину про меня, — представляете, он женат и живет теперь в Копенгагене. Вы помните, конечно, Йоханнеса?

— Нет, — сказал хозяин, — господина этого я не помню.

— Господин, говорите вы! — воскликнул Брёндум. — Какой он господин — просто глупый мальчишка. Он же у меня в школе учился — когда еще под стол пешком ходил!

И показал рукой, какой я был маленький.

— Понятно, — сказал хозяин лавки.

Брёндум снова распахнул дверь, и звонок затренькал. Учитель замешкался у порога, уйдя в свои мысли, а звонок дребезжал, дребезжал…

— Представляете, — гнул свое Брёндум, — мальчишка этот, Йоханнес, пешком сюда пришел. Под проливным дождем. А сейчас он пойдет ко мне — просушит у меня одежду.

— Понятно, — сказал хозяин.

Когда мы вошли в парк, дождь почти совсем перестал, и в макушках высоких черных деревьев гудел ветер. Я узнал этот долгий, протяжный гул, созвучный необузданным моим надеждам; гул летел через моря, через все города и страны, созвучный грядущим моим летам, победоносным летам мужчины. Казалось, лишь мгновение назад слушал я этот гул — и вот сорокалетним школьником семеню за учителем, этакий пай-мальчик в свой чуть ли не смертный час.