Итало Кальвино - Избранное

До сих пор безоружный думал так: «Если меня сегодня отпустят, то в другой раз уже не поймают». Теперь же у него вдруг мелькнула другая мысль: «Если мне удастся удрать от него, тогда держись…» И он сразу представил себе немцев: немцев, шагающих колоннами, немцев на грузовиках и в бронемашинах — зрелище, сулящее смерть сотням людей и благополучие ему, хитрому человеку, которого никому не удалось обвести вокруг пальца.

Они миновали гарь и заросли и вошли в густой зеленый лес, не тронутый пожаром. Теперь под ногами у них лежал толстый слой сухой хвои. Вооруженный остался где-то позади, возможно, пошел другой дорогой. Опасливо оглядевшись и не проронив ни звука, безоружный прибавил шагу. Вскоре он уже несся по кручам между соснами, забираясь все дальше в чащу. Он убегал. Теперь он ясно осознал это и замер от страха. Но в ту же минуту понял, что все равно ушел уже слишком далеко, что тот, кто вел его, конечно, заметил уже его желание убежать и, вероятно, бежит следом. Да, у него оставался только один выход — бежать дальше: беда, если он попадется на мушку вооруженному теперь, когда стал беглецом.

Сзади послышались шаги. Он оглянулся: в нескольких метрах от него все так же спокойно, невозмутимо шел вооруженный. Ружье он держал в руке.

— Отсюда можно уже напрямик, — сказал он.

И все стало, как раньше. Та же полная неизвестность: то ли все плохо, то ли хорошо; хорошо или плохо, что лес, вместо того чтобы кончиться, стал еще гуще, что этот человек ни слова ему не сказал, хотя видел, что он чуть не убежал.

— Кончится когда-нибудь этот лес? — спросил он.

— Минуем холм и будем на месте, — ответил вооруженный. — Крепитесь, сегодня ночью будете дома.

— Значит, меня и вправду отпустят домой? Я хочу сказать, не захотят ли меня, например, оставить как заложника?

— Что мы, немцы, что ли, чтобы заложников оставлять? Самое большее, отберут у вас башмаки — вот и весь залог. Потому что все мы разутые ходим.

В ответ безоружный принялся ворчать, будто и в самом деле опасался только за сохранность своих башмаков. Но в глубине души он ликовал: ведь каждая подробность, касающаяся того, что ожидало его впереди, хорошего или плохого, возвращала ему уверенность.

— Слушайте, — проговорил, наконец, вооруженный, — раз уж вы так о них печетесь, о своих башмаках, сделаем вот что: вы сейчас наденете мои башмаки и в них появитесь в штабе, ведь мои-то совсем развалились и на них никто не позарится. А я надену ваши. А когда мы пойдем обратно, я вам их отдам.

Теперь ребенок и тот бы понял, что это за история с башмаками. Просто вооруженному понравились его башмаки. Ну что же, безоружный отдаст ему все, что тот пожелает. Он не дурак и будет только рад, если удастся так дешево отделаться. «Я великий камарад, — скажет он фельдфебелю. — Я отдать им свои башмаки, а они меня отпускать!» И, может быть, фельдфебель подарит ему пару таких сапог, в каких ходят немецкие солдаты.

— Значит, вы никого у себя не держите — ни заложников, ни пленных? И секретаря и остальных тоже, значит, не задерживали?

— Секретарь выдал троих наших товарищей, братья с мельницы участвовали в облавах, а учительница спала с немцами.

Безоружный остановился.

— Но вы же не думаете, что я тоже доносчик? И не завели же вы меня сюда, чтобы убить? — проговорил безоружный, останавливаясь, и зубы его слегка приоткрылись, словно в улыбке.

— Если бы мы считали вас доносчиком, — ответил вооруженный, — то я бы не ждал столько времени, чтобы сделать вот так, — и он щелкнул предохранителем, — и вот так, — закончил он, наставив винтовку ему в спину и сделав вид, что готов выстрелить.

«А ведь не стреляет», — подумал доносчик.

Однако тот, что был вооружен, не опускал оружия, а все сильнее и сильнее давил на спусковой крючок.

«Залпами, залпами огонь», — успел подумать осведомитель. И когда он почувствовал, что в спину ему словно ударили огненным кулаком, в его мозгу промелькнула еще одна мысль: «Он думает, что убил меня, а я жив».

Он упал ничком, и последнее, что ему удалось увидеть, были ноги в его башмаках, которые перешагнули через него.

В лесной чащобе остался труп со ртом, набитым хвоей. Через два часа он был уже весь черный от муравьев.

К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., 2 изд., т. 3, с. 33.

Русский перевод: М., «Молодая гвардия», 1974.

Ваш брат живет наверху, чтобы быть ближе к небу? (франц.)

К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., 2 изд., т. 3, с. 33.

«Литературная газета», 14 января 1981.

Перевод Е. Солоновича.

Обращение, принятое в итальянской фашистской партии. — Здесь и далее примечания переводчиков.

Местная организация фашистской партии.

Детская фашистская организация.

«Макаронник», «фашистская свинья» (франц.).

В июне 1944 г. Муссолини объявил о мобилизация всех членов фашистской партии и о создании карательных формирований — «черных бригад».

Сим — военная разведка.

Члены фашистской молодежной организации.

Перевод Е. Солоновича.

8 сентября 1943 г. правительство Бадольо объявило о капитуляции Италии, после чего гитлеровская Германия оккупировала Северную и Центральную Италию.

Речь идет о любовнице Муссолини Кларе Петаччи и ее семье.

С мостов Байонны… (франц.)

Долдон! Шелудивый! Боров! Ублюдок! (Искаж. исп.)

Дерьмо! (Франц.)

Свинья поганая! (Нем.)

Жасмин, укрась прекрасную подушку (франц.)

Здесь автором допущена неточность: бунчук — либо толстый дротик с шаром и кистями из конских волос, либо дирижерский жезл в военном оркестре.

Ну! Да ну же! (Франц.)

Так! Еще немного! Довольно! (Нем.)

Сиди смирно! (Нем.)

Война (1740–1748) между Францией, Пруссией, Баварией, Саксонией, Испанией, Пьемонтом и др., с одной стороны, и Австрией, Голландией, Россией, с другой, за наследственное право императрицы Марии Терезии.

Терциарии — лица, живущие вне монастыря, но соблюдающие монашеский устав.

Осторожно! Осторожно! (Нем.)

О-ля-ля… Качели! (Франц.)

Тетушка (франц.)

А по-моему, это молодой человек из семейства Пьоваско. Поди сюда, Виоланта! (Франц.)

Черт бы вас побрал! (Франц.)