Яков Капустин - Веревочка. Лагерные хроники

Щепа – продукт побочный, и лишних вагонов главк никогда не даст.

Поэтому заработков нет, а, поставленные хозяином под страхом карцера работяги, постоянно ломают оборудование.

– Виктор Григорьевич, я заберу завод в бригаду и буду давать мужикам возможность заработать, но вы отдадите мне за это пилорамы и тарные цеха.

– Да, ради Бога, ты только Мишу Барта из десятников не убирай, на нём все мои остатки держатся. Парень он честный, а организатор слабый. Да и блатные его прижимают.

Через три месяца Виктор Григорьевич вернулся с Большой земли из отпуска. Два дня он обходил с проверками всё производство, сверял остатки, оценивал качество, а вечером зазвал меня в кабинет и предложил забрать под себя всё остальное производство.

Так я в двадцать четыре года стал руководить производством в полторы тысячи человек, перерабатывающим в месяц тридцать тысяч кубометров леса. Конечно, там ещё суетились человек двадцать, почти всегда подвыпивших вольнонаёмных.

Правда, пятеро старательно и толково работали, но все верёвочки, благодаря которым держится и живёт лагерное производство, крепко держались моими руками.

Крутились очень немалые деньги и безналичные и наличные, которыми я распоряжался.

К чести руководства колонии и производства, никто и никогда даже не пытался иметь к этим деньгам какое-либо отношение. Теневую жизнь зоны старались не замечать.

Моя блатная семья тоже не вникала в мои производственные дела. Меня даже не пытались просить пристроить какого-нибудь урку. Я это пресекал на корню, спекулируя теми же лагерными понятиями.

– Что же ты за авторитет, если не способен в лагере устроиться за счёт лагерных возможностей? Обыграй, разведи. Заработай, в конце концов. Это всегда срабатывало, хотя, как и в любой жизни, не всё шло по писанному.

Двое из нашей семьи работали: Лёнька Мартыненко был бугром на погрузке леса в вагоны, Толик Рыжий был пильщиком на разделке леса, а Малёк и Япоша были играющими и частенько сидели в БУРе.

Конечно, я помогал и БУРу и нуждающимся блатным, но основные деньги отбирало производство и лагерная жизнь, очень даже беспокойная при своей внешней скучности и заурядности для непосвящённых.

Семья наша была без лагерных хвостов, всегда при хороших деньгах и должниках, которые мечтали, чтобы мы откупили их долги и заставили работать за чай и хорошую еду, не давая опускаться на дно.

За те четыре года, что я руководил лесобиржей произошло немало разных событий, которыми полна бурная лагерная жизнь.

Но, если твёрдо держаться ленинского курса, то все трудности преодолимы.

Микуньская пересылка в Коми АССР славилась своей нехорошестью.

Основывалась она в годы войны, когда в срочном порядке строилась железнодорожная ветка Москва-Воркута, чтобы воркутинский коксующийся уголь беспрепятственно шёл в промышленные районы страны.

По мере строительства полотна, территория осваивалась и заселялась. Вдоль дорог и рек создавались, под присмотром местного населения, кулацкие поселки. Местные жители за соль, водку, порох и другие ценности приглядывали за социально враждебной массой. А в начале войны добавили немцев, которые своей родины не видели со времён Екатерины-матушки.

Железная дорога тянулась по болотам и рекам, оставляя за собой города, лесные посёлки, мосты, станции и бесчисленные братские могилы врагов народа.

Рассказывали, что начальником строительства была женщина-полковник; и стреляла она сама с удовольствием в умирающих от голода классово чуждых нерадивых работников. Но это нам доподлинно неизвестно, к середине шестидесятых от нее не сохранилось даже имени.

Пересылка ещё славилась тем, что в начале хрущёвской эры здесь ломали воров и заставляли их писать отказы от званий. Кого не удавалось сломать, опускали или резали, поэтому за пересылкой тянулось сучье прошлое. Но то было более десятка лет тому назад. А сейчас не было уже ни воров, ни сук, а была унылая территория, состоящая из десятка угрюмых бараков, окружённых вышками с замерзающими автоматчиками.

Когда «воронок» выгрузил нас из своего набитого до отказа чрева, за нами хлынул клуб пара из прогретой нашими телами будки. Мороз был под сорок. Наш южный этап не только не видел такого мороза, но даже и не слышал о таком.

– Господи! Скорее бы куда-нибудь…

На одном из новоприбывших зеков были летние туфли.

Всех повели по общим камерам. Меня же, как склонного к побегу, отправили в отдельный барак со штрафными боксами. Пока я стоял в коридоре, ожидая корпусного, из камеры напротив в открытую кормушку высунулась рука, и утробный голос сказал:

– Земеля! А Калинин ещё всесоюзный староста?

– Да нет, – говорю – умер ещё до Сталина, двадцать лет назад.

– Ух, ты!? А правда, что сейчас по радио показывают кино через водяные стёкла?

Я понял, что он прикалывается:

– Земляк, не гони.

– Ну ладно, землячёк, дай тогда закурить!

– Да некурящий я.

Он вытянул в коридор обе руки и завыл дурным голосом:

– Ну, дай же хоть что-нибудь!

Камера была теплая с одноярусными нарами по обе стороны от двери. Под потолком виднелось засыпанное снегом окошко. Напротив, до пола, вглубь уходил какой-то провал, закрытый большой кованой решёткой. Потом я сообразил, что так отгораживали печь. Было жутковато и таинственно, но тепло и уютно. На соседних нарах спал человек, закутавший голову телогрейкой. Время было позднее, и я, стащив сапоги, завалился на теплые, отполированные чужими боками, доски.

Ночью мне приснился серый заяц с короткими ушами, лазающий по моей груди. Под утро он снова появился у моего лица, смешно шевеля усами.

Оказывается, не приснился. Животное сидело на моей груди и внимательно меня разглядывало. По спине пробежали мурашки. Это была огромная серая крыса. Я лежал, не шевелясь, каждую секунду ожидая нападения. Но крыса меня кусать не стала, а по моему плечу переползла к мешку, часть которого лежала под моей головой. Я отодвинулся в сторонку, аккуратно развязал мешок, вытащил булку чёрствого хлеба и, не ломая, придвинул хищнику. Крыса удобно устроилась у буханки и стала неторопливо её грызть. Я снова глубоко заснул, уже до утра.

Окошко было ещё совсем тёмное, а в дверях уже стоял надзиратель и ждал нас с соседом на оправку. Сосед стоял в нательной рубахе и синих спортивных штанах, держа в руках зубной порошок и мыло:

– Давай, Марик, шустрей, а то сейчас молодняк с этапа все дырки и краны позахватывает.

– Вот это да!

Это был мой старый знакомый по Винницкой пересылке Витька Скиданов, с которым мы больше месяца взаимничали. Он был на десяток лет постарше меня, видел-перевидел на своём долгом тюремно-лагерном пути, и был мне мил и интересен. К тому же нас связывало несколько приключений по Виннице. Я даже, в некотором роде, был у него в замазке.