Чеслав Милош - Придорожная собачонка

Нравственные страдания жены Чарлза Дарвина, особы религиозной, были вполне обоснованны. Опубликование его труда «О происхождении видов» в 1859 году было ударом для религиозных верований. Не столько из-за оскорбления достоинства человека по причине его происхождения от обезьяны, а скорее из-за уничтожения границы между человеком и прочей живой материей. Мириады живых существ, насекомых, пресмыкающихся, млекопитающих повинуются неизвестному им закону эволюции, рождаются, страдают и умирают навечно. Человек, обладающий бессмертной душой и потому считавший себя исключением, сейчас задался вопросом: чем же я лучше муравья, или птицы, или моей собаки, моей кошки? Или шимпанзе с интеллектом человеческого детеныша? Никогда прежде теологи не сталкивались с феноменом всеобщей жизни, к которой неожиданно было привито сознание, долгие века рассматривавшееся в их трактатах отдельно.

Пронизанное поэзией слово «остров» манит, притягивает, обещает. Жюльверновский «Таинственный остров» — прекрасное название, но таинственен любой остров. Даже для мореходов-греков, островных жителей; ведь приключения Одиссея — путешествие от острова к острову, и ни один не похож на другой. Здесь живут циклопы, там обитает бог ветров, Эол; остров Эя принадлежит богине Кирке, способной превращать людей в свиней, а на Тринакии пасутся быки бога Гелиоса. В конце концов Одиссей попадает на Огигию, во владения нимфы Калипсо, которая так его полюбила, что удерживала у себя семь лет и подарила ему бессмертие, но странник не перестал тосковать по родной Итаке и бессмертной нимфе предпочел свою смертную жену Пенелопу. Судьба его меняется, когда он наконец попадает на остров царя феаков — по преданию, это мог быть остров Коркира, или Корфу. И я, пришелец с севера, очутившись на Корфу, отправился к тому заливчику, куда, выбиваясь из сил, вплавь, уже без своего плота, добрался Одиссей. Реки, в которой стирала белье царевна Навсикая, я не нашел.

В культурном сознании европейцев живет миф Счастливых островов, возможно, притягательных именно тем, что они отделены водой от истории. На картине Ватто «Паломничество на Киферу», то есть на остров Афродиты, аристократы и их дамы собираются в путешествие — в самую пору, как раз перед Революцией. Но идеальное общество иногда тоже размещают на острове, как это сделал Томас Мор, назвавший такой остров Утопией, и Красицкий, у которого остров зовется Ниппу. Только на острове мог творить чудеса Просперо в шекспировской «Буре», и только там знаки чародейской книги заставляли повиноваться служивших ему Ариэля и Калибана. Начиная с «Робинзона Крузо» необитаемый остров, мечта каждого, кому слишком досадило человечество, находил горячий отклик в сердцах читателей. На островах прятали свои сокровища пираты. «Островом сокровищ» Стивенсона считают маленький островок неподалеку от чуть большего, Тортолы, в архипелаге британских Виргинских островов. На протяжении нескольких последних столетий зреет миф о беззаботной жизни первобытных островитян: пальмы, солнце, синее море — что еще нужно? Созданию этого мифа способствовал американский писатель Герман Мелвилл, который в молодости, плавая матросом на китобойном судне, сбежал с корабля и провел несколько счастливых месяцев среди кротких людоедов на одном из островов Маркизского архипелага. В романах, а в двадцатом веке в фильмах (помню «Белые тени»!) раз за разом оживают слащавые мечты, уже припечатанные пародией:

(Откуда это взялось? Вряд ли кто помнит.)

Но и до островов наконец добрался мощный туристический бизнес и завалил нас заманчивыми рекламными проспектами. На вторую половину века приходится, пожалуй, наибольшее число поездок на острова, где возведены огромные фешенебельные отели. Поток туристов уже достиг или вот-вот достигнет предела, если судить по тому, во что превращаются — и довольно быстро — эти кусочки суши. Мне случилось оказаться в гуще уличного движения в час пик на одном из островов французской Антилии. Совсем как в Париже.

Перенесение того, что знаешь по себе, на чужую жизнь. Сначала об этом не думаешь, и свое кажется только своим. Я привязывался к каким-то мелочам — цветному карандашу, черной палочке туши, иллюстрации в книге, почтовой марке с острова Борнео. И казался себе не таким, как другие, — хотя бы потому, что они равнодушно проходили мимо восхищавших меня предметов. Теперь я знаю: тогдашние мои ощущения называются любовью, ведь Эрос далеко не всегда влечет нас к одним лишь человеческим существам. Еще я понял, что Эрос имеет власть над всеми нами. Те, кого меньше всего можно в этом заподозрить, — старушки, нищие, прикованные к постели больные — свято хранят свой маленькие сокровища, свои талисманы, для них это все поэзия, то есть поэты не только те, кто пишет. В 1917 году в Дерпте у одного русского мальчика были стеклышки, с помощью которых он показывал мне, шестилетнему, фокусы. Когда он вместе со своим сокровищем возникает в моей памяти, я раздумываю о дальнейшей его, неведомой мне судьбе.

Она была любовницей могущественного короля и потому удостоилась упоминания в энциклопедиях. Король — в огромном парике и шелковых чулках, эдакий блистающий коротконогий Юпитер — похитил ее девственность, когда ей было шестнадцать лет, и, вознесенная до высокого ранга официальной фаворитки, годами моля Бога о прощении ей греха похоти, она родила королю четверых детей. Оттесненная на второй план, вынужденная делить благосклонность короля с другой придворной дамой, она долго добивалась разрешения удалиться от двора. Наконец в возрасте тридцати лет ушла в монастырь кармелиток, где приводила свои дни в молитвах и сочинении религиозных трактатов. Одна моя современница из города Финикса в Аризоне, переживавшая кризис после разрыва любовных отношений, прочла биографию фаворитки, и ее мысли по этому поводу могли бы стать темой рассказа.