Кокто Жан - Проза. Поэзия. Сценарии

Поль спросил, изменился ли он.

— Почти как был, может, немного бледнее…

Ни дать ни взять брат Агаты. И больше не смотрит свысока. Был очень, очень приветлив. Курсирует между Францией и Индокитаем представителем автомобильной фирмы. Он привел Жерара в свой номер в гостинице и спросил, видится ли тот со Снежком… ну, с тем парнем, в которого снежок попал… то есть с Полем.

— И что?

— Я сказал, что вижусь с тобой. Он тогда спросил: «Он до сих пор любит яды?»

— Яды?

Агата так и подскочила.

— Разумеется, — запальчиво крикнул Поль. — Яды — это здорово! В школе я мечтал, чтоб у меня был яд (вернее было бы сказать: Даржелос мечтал о ядах, а я подражал Даржелосу).

Агата спросила, для чего.

— Ни для чего, — ответил Поль, — просто чтоб он у меня был, чтоб у меня был яд. Это же так здорово! Мне хотелось бы, чтоб у меня был яд, как хотелось бы, чтоб у меня был базилик или мандрагора, как у меня есть револьвер. Это есть, и ты знаешь, что оно есть, и можешь посмотреть. И это яд. Здорово!

Элизабет поддержала его. Поддержала против Агаты и из солидарности с детской. Ей очень нравятся яды. На улице Монмартр она понарошку готовила яды, запечатывала во флаконы, наклеивала устрашающие этикетки, придумывала таинственные названия.

— Какой ужас! Жерар, они ненормальные! Вы в тюрьму попадете.

Это буржуазное возмущение Агаты было как бальзам на душу Элизабет, оно подтверждало образ мыслей, приписанный ею молодым супругам, аннулируя то щекотливое обстоятельство, что все это она выдумала. Она подмигнула Полю.

— Даржелос, — продолжал Жерар, — показал мне всякие яды — из Китая, из Индии, с Антил, из Мексики, яды для стрел, для пыток, для мести, для жертвоприношений. Он смеялся. «Скажи Снежку, что я не изменился. Я хотел коллекционировать яды — и коллекционирую. На вот, отнеси ему эту игрушку».

Жерар достал из кармана сверток в газетной бумаге. Поль с сестрой изнывали от нетерпения. Агата держалась в другом конце комнаты.

Газету развернули. В ней лежал, завернутый в китайскую бумагу того сорта, что рвется, как вата, темный ком величиной с кулак. Зарубка на нем зияла блестящей красноватой раной. Вообще же он был землистый, вроде трюфеля, и источал то аромат свежевыкопанного дерна, то крепкий запах лука и гераневой эссенции.

Все молчали. Этот ком требовал безмолвия. Он завораживал и отталкивал, наподобие клубка змей, который образован, на первый взгляд, из одной рептилии, а потом в нем обнаруживается сразу несколько голов. От него исходило обаяние смерти.

— Это наркотик, — сказал Поль. — Он балуется наркотиками. Не стал бы он дарить яд.

И протянул руку.

— Не трогай! (Жерар остановил его.) Яд это или наркотик, Даржелос его тебе дарит, но не советует до него дотрагиваться. Ты вообще слишком неосторожен; я бы ни за что не доверил тебе такую пакость.

Поль рассердился. Он подхватил тему, заданную Элизабет. Жерар смешон, он воображает себя своим дядей, и т. д.

— Неосторожен? — смеялась Элизабет. — Сейчас увидите!

Она прихватила комок газетой и принялась гоняться за братом вокруг стола, крича:

— Ешь, ешь!

Агата убежала, Поль отскакивал, заслонял лицо руками.

— Смотрите, какая неосторожность! Какой герой! — издевалась запыхавшаяся Элизабет.

Поль огрызнулся:

— Сама ешь, дура.

— Спасибочки. Я тогда умру. То-то ты бы обрадовался. Я положу наш яд в сокровище.

— Очень сильно пахнет, — сказал Жерар. — Держите его в какой-нибудь жестянке.

Элизабет завернула комок, сунула его в жестянку из-под печенья и удалилась. Добравшись до комода с сокровищем, на котором в беспорядке громоздились книги, усатый бюст, револьвер, она открыла ящик и поставила жестянку на Даржелоса. Она пристраивала ее медленно, внимательно, чуть высунув язык, движениями женщины, наводящей порчу, женщины, вонзающей булавку в восковую куколку.

Поль вновь видел себя в школе — как он обезьянничает за Даржелосом, только и говорит, что о дикарях и отравленных стрелах, сочиняет, чтоб поразить его, проект убийств методом добавления яда в клей на почтовых марках, заигрывает с чудовищем, ни на миг не задумываясь о том, что от яда умирают. Даржелос пожимал плечами, отворачивался, обзывал его девчонкой и слабаком.

Даржелос не забыл раба, впивавшего каждое его слово, и нынешним подарком венчал свои насмешки.

Присутствие этого темного комка действовало вдохновляюще на брата и сестру. Детская обогащалась еще одной потусторонней силой. Она становилась живой бомбой бунта на корабле, одной из тех русских девушек, чья грудь была звездой любви и молний.

Кроме того, Поль радовался, что выступил за необычайное, от которого Жерар (по словам Элизабет) намеревался уберечь Агату, и бросил вызов Агате.

Элизабет, со своей стороны, радовалась, видя Поля прежним — приветствующим необычайное, гибельное и верным духу сокровища.

Этот комок символизировал для нее противовес мещанскому крохоборству, давал ей надежду на близкое падение царства Агаты.

Но одного фетиша было недостаточно для исцеления Поля. Он слабел, худел, терял аппетит, влачил день за днем безрадостно и вяло.

* * *

По воскресным дням особняк сохранял английский обычай отпускать всех слуг. Мариетта готовила термосы, сандвичи и уходила со своей товаркой. Шофер, который помогал им в уборке, забирал один из автомобилей и занимался извозом.

В это воскресенье шел снег. Элизабет по предписанию врача отдыхала у себя в комнате с завешенными окнами. Было пять часов, а Поль с полудня дремал. Он упросил сестру оставить его одного, слушаться доктора и идти к себе. Элизабет спала, и ей снился такой сон: Поль умер. Она идет через лес, похожий на галерею, потому что сквозь деревья свет падает из высоких окон с простенками тени. Она видит поляну, меблированную столами, стульями, бильярдным столом, и думает: «Мне надо добраться до сопки». В ее сне сопкой называется бильярдный стол. Она идет, подпрыгивает, но никак не может добраться. Падает от усталости и засыпает. Вдруг ее будит Поль.

— Поль, — вскрикивает она, — ох, Поль, так ты не умер?

И Поль отвечает:

— Умер, но и ты только что умерла; вот почему ты можешь меня видеть, и мы всегда будем вместе.

Они идут дальше. Долго идут и наконец добираются до сопки.

— Слушай, — говорит Поль (он нажимает пальцем на автоматический маркер). — Слушай прощальный звонок.

Маркер частит с бешеной скоростью, оглашая поляну телеграфным треском…

Элизабет очнулась — она сидела в своей постели нахохленная, вся в поту. Дребезжал дверной звонок. Она вспомнила, что дом остался без слуг. Все еще под впечатлением кошмара сошла вниз. Белый шквал швырнул в вестибюль растрепанную Агату, кричащую:

— А Поль?