Братья Ивановы - Записки кочевников

Билет до Улан-Батора в одну сторону мы купили ради приключений.

Хотя были и побочные причины.

Во-первых, сбежать от канители и волынки — квитанций, справок, отчетов об освоении финансирования, водителей трамваев в форме и районных газет с их позитивной критикой. Зайдя как-то в Русский музей, мы точно поняли, что пора. Перед туалетом пританцовывала очередь мужичков. Бабка-консьержка сидела на входе и, не отрываясь от газеты, ворчала:

— Ждите в дверях. Все занято. Куда прете? Вам скажут, когда пора.

Когда народный гнев крепчал, она шла смотреть, как там, у писсуаров, дергала дверки кабинок и объявляла:

— Одно стоячее! Ну, поживее! Кто кабинки — ждем!

Как говорит одна знакомая художница, то, что этот музей — Русский, много объясняет.

Практически все.

В общем, всем было ясно: пока жизнь налаживается и Россия встает с колен, лучше заняться чем-то своим. Это был редкий случай, когда у нас не возникло разногласий.

Тем временем в Монголии началась революция — чем не шанс вернуться в девяностые и вспомнить, как оно бывает. На оранжевую несколько лет назад мы смотрели с досадой, ожидая, что повторятся те же разочарование и облом, что были здесь. Так вроде и вышло. Не то чтобы захотелось стать американским коммунистом 1930-х, рвущимся в пекло истории, на стройки социализма. Да и приятель, монголовед, объяснил, что монгольский бунт, бессмысленный и беспощадный, — это сезонное явление. Раз в четыре года под выборы на главный местный праздник там всегда дебоши с мордобоем, а потом до следующего раза степь безмолвствует. И все-таки верилось, что где-то там, между Алтаем и Гоби, есть место не только скепсису.

В библиотеке мы нашли карты Монголии и Южного Забайкалья, хотели было отксерить. Но оказывается, только что вышел новый закон, запрещающий копировать схемы местности. Слушая разъяснения библиотекаря, мы заметили, что на ручку ее миниатюрной сумочки, оставленной на столе, повязана георгиевская ленточка.

Вот так, на полпути к ксероксу, и становятся кочевником.

— А знаэтэ, как это далэко?

— Отсюда до Восстания 50 минут пешком.

— Сэйчас Нэвски закрит.

— Все, другую ловим… — и таксист сразу согласился. Невский, естественно, был открыт. Мы быстро доехали до вокзала.

Одного попутчика звали Серёня, свадебный фотограф из Выборга. Другого — Саша, развал-схождение под Тверью. Едва поезд тронулся, Серёня купил у проводницы водки, и мы усугубили. Скоро в купе просунулась башка мента, и мы по очереди заполнили штрафные квитанции. Согласно российскому законодательству, за распитие спиртных напитков крепче 5 градусов в публичных местах (даже если место совсем публичное) Родина берет 10 МРОТ. Когда суд ушел, мы закрыли дверь купе и допили бутылку. В Вишере купили следующую, и Серёня стал звать Сашу Санчесом.

Была светлая ночь, Серёня кромсал загогулину краковской, Санчес разливал по стаканам. Нас охватили воспоминания.

— В Калининград приезжает много немцев — по родительским местам, а кто-то даже в детстве там жил, — начали мы, перебивая друг друга. — Мы часто видели их на побережье, они закатывают штанины до колен, заходят в море и долго-долго смотрят за горизонт, как аисты…

— Ой, не могу, щас заплачу, — Серёня повалился на подушку. В Бологом водку продавали в наборе с малосольным огурцом.

— Что-то не берет, — сказал Серёня, когда бутылка опять заканчивалась.

Санчес заснул сидя, занеся руку над угадайкой.

— Вот грибов друзья отварили, — Серёня достал из сумки коньячную флягу с бурой бодягой и отхлебнул половину.

— Ща! — он надел наушники айпода и заколбасился.

Нам стало завидно.

— Нате, послушайте!

Мы взяли наушники, слышим: «Трр-р, трр-р, пипипипи! Трр-р, трр-р, пипипипи! Трр-р, трр-р, пипипипи!»

— Что это, Серёня?

— Сверчки! Ночью в Монрепо, в парке записал.

Утром были вроде в Москве.

Мужичонка в камере хранения спросил, выдавая жетон:

— Ценность багажа?

— Тыща рублей, — решили мы, чтобы этим утром все было ровно.

— 135–50.

— А на стенде написано 57! — удивились мы.

— Индексация начисляется в соответствии с российским законодательством, — выпалил мужик.

Мы почувствовали торжественность момента и решили приобщиться к чему-нибудь до боли родному.

У посетителей Музея Васнецова были абсолютно счастливые лица. Им очень нравился этот русский патриархальный дом, русская лавка, русская печь, русские картины. Увидев на втором этаже «Иван-царевича на сером волке», многие привставали на цыпочки и делали жалостливые глаза. Нам тоже так захотелось стать вятичем, кривичем, а то и чудью, и зачитываться русскими былинами, но нас подгонял вольный ветер степи.

Пора было в аэропорт. Мы спустились на кольцевую, чтобы поехать на вокзал за багажом. В вагон метро вскарабкался безногий морпех на тележке. Поезд тронулся, он что-то рассказывал, позвякивала мелочь в берете. С другого конца шла бабка с клюкой, скрюченная, поскуливая и клянча. Вдруг она заметила конкурента:

— Только в карманы закладывает, пидор ебучий. Огрызок счастья, блядь!

Отвернулась к двери, ждет остановки. Морпех объезжает ее, ему подсыпают мелочь. В углу мужик гладит овчарку, на ошейнике георгиевская ленточка.

На дорожку удалось попариться. UTair задерживал рейс. На солнцепеке Ту-154 раскалился добела, и полчаса весь салон вентилировал помещение заламинированными инструкциями по технике безопасности. Кондиционеры у Ту работают только во время полета.

Наконец мы вылетели навстречу солнцу и черному бабру с червлеными очами (как говорилось про герб Иркутска на сайте города). Две трети родной земли мы миновали незаметно, не причинив ей никакого вреда. Прилетели рано утром и стали просыпаться перед поддоном, сбитым из мятой жести, в котором тарахтя крутилась черная резиновая дорожка. В стене открылось окошко, и оттуда поползли сумки, свертки и чемоданы, как картошка по гремучему конвейеру из овощного нашего детства. Поймать свой багаж было так же сложно, как картофелины авоськой. На выходе из аэропорта к нам подошел мужичонка с газетой в руке. В глаза бросился заголовок «Только кодирование спасет урожай».