Хулио Кортасар - Конец игры (еще др. пер.)

После обеда в самую жару Летисия, Оланда и я убегали к железной дороге. Мы выскальзывали из дома через белую дверь, едва только мама и тетя Руфь уходили к себе отдыхать. Маму и тетю Руфь всегда утомляло мытье посуды, особенно если мы с Оландой помогали им вытирать тарелки. Бесконечные споры, наше шушуканье и эти ложечки на полу делали невыносимой полутемную кухню, где застоялся запах сала и утробно мяукал Хосе, и все, как правило, заканчивалось бурной ссорой и общим разладом.

Оланда, вот кто умел затевать скандалы! Она могла нарочно уронить чистый стакан в миску с жирной водой или вдруг, как бы невзначай, заметить, что у наших соседей — целых две служанки. Я действовала по-другому. Мне, к примеру, доставляло особое удовольствие сказать тете Руфи, что ей бы лучше полоскать стаканы и тарелки, а не портить руки чисткой кастрюль. Мама, разумеется, не прикасалась к кастрюлям, и я, стало быть, откровенно настраивала их друг против друга — вот, мол, сами разбирайтесь, кому из вас делать работу полегче. Когда же нам становилось совсем невмоготу от попреков и надоевших семейных историй, мы решались на очень смелый, даже героический шаг — шпарили кипятком старого Хосе. Говорят, ошпаренный кот и от холодной воды шарахается, а наш — так наоборот — всегда как нарочно вертелся возле плиты, вроде бы просил: ну плесните на меня водичкой градусов в сто, то есть не в сто, а поменьше, гораздо меньше. Словом, коту от этого никакого вреда, он жив и здоров, а уж в доме, как говорится, дым столбом, и несусветную суматоху обычно венчал знаменитый си-бемоль тети Руфи. Пока мама разыскивала знакомую нам палку, мы с Оландой исчезали в крытой галерее и прятались в одной из дальних комнат, где поджидала Летисия, которая, к нашему великому удивлению, зачитывалась в ту пору Понсоном дю Террайлем [1] Понсон дю Террайль Пьер Алексис (1829–1871) — французский писатель. Автор многочисленных романов о Рокамболе. . Мама преследовала нас до самой двери, но по дороге она расставалась с желанием пересчитать наши кости. Ей довольно быстро надоедало слушать, как мы, запершись изнутри, с театральным надрывом вымаливали прощение, и она уходила, повторяя одно и то же:- Ну, мерзкие девчонки, вы кончите улицей! Но все наши невзгоды кончались там, у железной дороги, куда мы убегали, как только в доме водворялась тишина и даже Хосе, растянувшись в тени душистого лимона, засыпал под жужжание пчел. Мы тихонько отворяли белую калитку, и едва она закрывалась за нами, сам ветер, вернее, сама свобода легко подхватывала нас и, будто невесомых, бросала вперед. Мы с разгона взлетали на железнодорожную насыпь и оттуда, сверху, молча осматривали наше королевство.

У нас и правда было свое королевство. Оно было там, где железная дорога выгибалась крутой дугой и чуть ли не вплотную подходила к задам нашего дома. И в этом королевстве — щебень, две колеи, жалкая нелепая травка среди битого камня, да еще мелкие осколки гранита, в которых настоящими бриллиантами сверкали кварц, полевой шпат и слюда. С опаской, наспех (не из-за поезда, а из-за домашних: они могли нас увидеть в любую минуту) мы прикасались к рельсам, и прямо в лицо ударяло жаром раскаленных камней. Потом, выпрямившись во весь рост, мы поворачивались в сторону реки, и нас обдавало влажным и горячим ветром, от которого мокрыми делались щеки и даже уши. Мы сбегали вниз и снова карабкались наверх по насыпи, и так по многу раз — из сухого зноя в пекло, пропитанное влагой. Нам нравилось прикладывать ладони к разгоряченному лицу и чувствовать, как по телу ручейками стекает пот. А перед глазами — то железнодорожные шпалы, то река, лучше сказать, кусочек реки цвета кофе с молоком.

Потом, спустившись с насыпи, мы усаживались в жидкой тени ив, притулившихся к каменному забору сада, куда выходила калитка. Тут под ивами была столица королевства, сказочный город, святая святых наших игр. Все игры придумывала Летисия, самая счастливая из нас. Самая счастливая, потому что ей жилось великолепно, много лучше, чем нам. Она не вытирала посуды, не стелила постели, ей разрешали целый день напролет клеить фигурки или читать и даже сидеть со взрослыми допоздна, если пожелает. Да разве только это? А отдельная комната? А сладости? Да сколько еще всяких благ и преимуществ! Летисия, конечно, научилась извлекать пользу из своего положения. Она стала главной не только в наших играх, но и вообще в нашем королевстве. Мы подчинялись ей беспрекословно, даже с удовольствием. Может, все дело в маминых наставлениях: она с утра до вечера говорила о том, как надо обращаться с Летисией. А может, мы просто любили свою сестренку и не видели ничего дурного в том, что она везде и всюду командует нами. Жаль только, что по своему виду Летисия никак не годилась в командиры. Она была меньше всех ростом и страшно худая. Оланда была тоже худая, да и я никак не весила больше пятидесяти килограммов. Но Летисия была по-особому, на редкость худая — кожа да кости, даже шея, даже уши и те какие-то безжизненные, худые. Наверное, Летисия казалась такой из-за болезни, из-за больного позвоночника. Она ведь совсем не могла поворачивать голову и очень напоминала гладильную доску, вроде той, обтянутой белым полотном, что стояла на кухне у наших соседей. Ну самая настоящая гладильная доска! А вот вертела нами, как ей вздумается.

Я с огромным удовольствием представляла себе, что произойдет в нашем доме в тот день, когда мама и тетя Руфь узнают наконец о нашей игре. Обмороки и знаменитый си-бемоль тети Руфи — это уж непременно. Потом пойдут стенания о загубленной жизни и напрасных жертвах, попреки в неблагодарности и предлинный список наказаний, которые мы, разумеется, давно заслужили. И, конечно, мы услышим знакомую нам угрозу: «Мерзавки, вы кончите улицей!» А чем так плоха улица, что в ней страшного, — мы не понимали.

Перед началом игры Летисия заставляла нас тянуть жребий. То нужно было угадывать, в какой руке камешек, то считать до двадцати одного, то еще что-нибудь… Когда считали до двадцати одного, для удобства делали так, будто нас не трое, а пять или шесть. Если выходила какая-нибудь из воображаемых девочек, мы начинали все сначала, пока двадцать первым не становился кто-либо из нас. Тогда мы с Оландой отодвигали тяжелый камень, под которым в яме стояла коробка с украшениями. Выиграет, допустим, Оланда, и мы с Летисией подбираем ей украшения на наш вкус. У нас было две игры одна называлась «Статуи», другая — «Картины». Для второй игры главное не наряд, не украшения, а выражение лица, верный жест. Вот Зависть, к примеру, — это оскаленные зубы и стиснутые руки, да так, чтобы пальцы пожелтели от напряжения.