Густав Герлинг-Грудзинский - Иной мир

Воцарилась тишина. Он поставил пустой стакан на столик и сжался на постели, словно ожидал удара. Женщина за стеной фальшивым фальцетом затянула итальянскую песенку и резко умолкла, оборванная бранью. Стало чуть прохладней, но я почти слышал, как разогретые автомобильные шины с треском отрываются от липкого асфальта.

- Расскажи я это кому-нибудь из людей, среди которых сейчас живу, - снова заговорил он тихо, - никто не поверит, а поверит - руки не подаст. Но ты, ты же знаешь, до чего нас довели. Скажи одно только слово: понимаю…

Я почувствовал, как кровь колотится у меня в висках, а вместе с ней к глазам подступают прежние картины, воспоминания. Но насколько более стертыми они были тогда, когда я подавлял их силой, чтобы спасти веру в человеческое достоинство, чем теперь, когда, наконец-то успокоившись, я гляжу на них, как на остывшее прошлое! Может, я и сказал бы одно это слово, только-только выйдя из лагеря. Может… Но теперь за моей спиной были три года свободы, три года на дорогах войны и в боях, три года обычных человеческих чувств: любви, дружбы, доброты… Дни нашей жизни непохожи на дни нашей смерти. Я с таким трудом вернулся к людям, а теперь должен бежать от них? Нет, я не мог произнести это слово.

- Ну? - спросил он тихо.

Я встал с постели и, не глядя ему в глаза, подошел к окну. Стоя спиной к комнате, я слышал, как он выходит и осторожно прикрывает дверь. Я толкнул жалюзи. На Пьяцца Колонна прохладный послеполуденный ветерок распрямил прохожих, как прибитое к земле засухой поле ржи. Пьяные американские и английские солдаты шли по тротуарам, расталкивая итальянцев, цепляясь к девушкам, ища холодка под навесами магазинных витрин. Под колоннадой углового дома кипела черная биржа. Римские «лаццарони», оборванные дети войны, ныряли между ног у огромных негров в американских гимнастерках. Месяц назад кончилась война. Рим был свободен, Брюссель был свободен, Осло было свободно, Париж был свободен. ПАРИЖ, ПАРИЖ.

Он вышел из двери гостиницы, как птица с перебитым крылом, перепорхнул через мостовую и, не оглядываясь назад, исчез в клубящейся толпе.