Сухбат Афлатуни - Конкурс красоты

Наверное, уже день. Я не заглядывала к ней. И не чувствовала запаха. Это меня особенно поразило, когда я стала трясти ее голову. Я, с моим гениальным носом, не чувствовала запаха тления. Только запах мандаринов.

«Извини, мама, — сказала я, пятясь из комнаты. — Я была все эти дни очень занята… Я хотела подарить тебе кольцо, кольцо желаний. А ты была, как всегда, пьяна. А я не выношу пьяных, мама. Слышишь, я не выношу пьяных!!!»

С потолка на меня сыпались мандарины, катились по полу, мягко били по черепу…

— Ты ведь не хочешь чай? Не надо пить чай. Там плавают эти… Чаинки. Они забиваются в рот, шевелятся. Рот превращается в чайное ситечко… После ухода матери у меня начали исчезать слова. Слова, которые я копила всю жизнь. Которые, как пыльцу, собирала с моих ночных вздрагивающих цветов. Я шарила во рту языком, пытаясь нащупать хоть одно потерянное слово. Ха-ха-ха!

Старлаб очнулся.

Он все еще был в каком-то оцепенении, почти полусне. Лицо куклы было совсем близко, так что были видны железные штыри, которыми приводились в движение губы.

— Последние годы я почти не вылезала из Центра диффузии. У меня воспалились придатки, врачи пугали опухолью… Но только прижимаясь к этим трем отверстиям, я могла удерживать слова. Только так я могла вытягивать слова из моих партнеров по диффузии по ту сторону стены. И клиенты уходили, онемевшие, словно с вырванными зубами или прикушенным до крови языком. «Почему вы не пользуетесь инструментом?» — спрашивали меня другие работницы из смежных отсеков, когда я начинала выть от боли. «Мир полон слов, — отвечала я. — В начале было слово, и несчастны те, кому слова не дано. Несчастны те, у кого рот — лишь могила языка; не утешатся те, чьи губы склеены косноязычием… О, прекрасный, серебристый мир слов!» И снова начинала тихо выть от боли в низу живота. А мои напарницы не могли даже догадаться, что великий Академик, плывущий, как памятник, над толпой, и бестолковая баба, жмущаяся к трем загаженным отверстиям, — это одно и то же, совершенно одно и то же!

В углу комнаты ожили настенные часы, раздался бой. Распахнулась дверца, явилась птица с большеглазым человеческим лицом, запела: «И держала чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее».

Пропев это двенадцать раз, спряталась в часы.

— Не было у меня никакой чаши! — крикнула кукла и показала часам деревянный, выкрашенный в синюю краску язык.

Повернулась к Старлабу. Язык втянулся обратно в рот.

— Уже полночь. А я тебе еще ничего не сказала. Ты ведь мой избранник. Я успела осуществить диффузию со всеми мужчинами Центра мира… Никто уже не приходил ко мне. Ночью я лежала одна, курила до потери сознания, чтобы убить никотином белую лошадь тоски. Или думала о будущем. Не о своем — мое будущее было затянуто облаком опухоли. Я думала о будущем Центра мира. Гадала по Платону, открывая наугад страницы. Прогноз был неутешительный, и я тянулась за новой сигаретой. И тогда я вспомнила об одной разработке, которой когда-то занимались у нас в Академгородке, пока я не навела там порядок. Куклы! Большие говорящие куклы… Утром я уже диктовала письмо. Через полгода с Окраин прибыл первый образец. Образец был мужского рода, ходил, двигал руками, открывал и закрывал рот. В туловище было записывающее устройство: что надиктуешь, то он тебе и скажет. Я стала диктовать. Читала ему вместо сказок на ночь всего Платона, потом диктовала свои мысли, потом целовала его в железный лобик и желала спокойной ночи. С каждым днем наших диктовок выражение его лица делалось все более циничным. Он начал мне отвечать — моими же словами опровергал мои же утверждения. Я кусала губы и даже попробовала его соблазнить. Бесполезно. Вначале он требовал себе афинских юношей, потом просто сбежал. Его видели с медузами, с собаками. Наконец, отловили — рывшегося в какой-то помойке, где он, как утверждал, искал чистые идеи. И тогда я заказала еще одну куклу…

Встала, подошла, раскачиваясь, к дивану. Села. Повернула голову к Старлабу.

— Закончив диктовку, я еще надиктовала ей словесный портрет тысячи мужчин, которые должны будут, по очередности, победить раз в год в конкурсе красоты, на котором выбирают красавцев для стражи. Так уже пятнадцать лет после смерти Академика раз в год я принимаю здесь одного красавца… И в этот раз описание на конкурс совпало с тобой. Помнишь, как два дня назад ты, заблудившись, вошел в зал, когда там шла репетиция? Тебя заметил НС…

(…Внимание! Свет. Я сказал, свет. Если я говорю — свет, значит, свет. То, что вы мне даете, МНС, называется другим словом… МНС, я вас люблю! Помашите нашим финалистам!.. МНС, перестаньте эти ваши цирковые штуки. Вы разобьетесь в вонючую лепешку, и у нас даже не будет осветителя, чтобы ваши похороны прошли прилично… Итак, мы начинаем. Мы начинаем репетицию. Репетиция это тоже ответственно…)

— Репетиция — это тоже очень ответственно, — пробормотал Старлаб.

— Тебе предстоит возглавить охоту на сумасшедших, — сказала кукла, ложась на диван. — Но до этого ты должен побыть со мной. Таков ритуал. Если тебя отталкивает эта моя голова, если она для тебя слишком старая, ты можешь отвинтить ее. Там, в шкафу, посмотри, есть другие…

Старлаб подошел к шкафу, открыл.

На верхней полке стояло несколько женских голов с надписями внизу.

«Монна Лиза», — прочитал он под одной, довольно симпатичной.

— Ты можешь мне вообще не прикручивать никакой головы… Никакой головы… Некоторым нравилось, когда у меня вообще не было головы… Вообще не было… Извини, когда я готовлюсь к диффузии, у меня начинает заедать запись… запись…

Откуда в ней было столько крови?

Искореженная кукла еще раз пошевелилась и замерла. Рядом валялись стенные часы, которыми он нанес удар.

Старлаб осмотрел себя. Нет, пятен на одежде нет.

Вышел. В соседней комнате было пусто. Еще комната.

Здесь он увидел прислужника, заваривавшего чай. Тот сидел, соединив перед собой руки ладонями вверх, и шептал. Заметив Старлаба, выбежал.

В следующей комнате он, наконец, нашел их.

— Вы готовы? — спросил НС. — Вы доставили ей удовольствие?

— Огромное удовольствие.

— А какую голову вы выбрали?

— Монны Лизы.

— Почему-то все выбирают Монну Лизу!

— Вы — предводитель, вождь, — инструктировал его на ходу НС. — Сначала вы отлавливаете сумасшедших…

— Как я узнаю, что это — сумасшедшие?

— Вы их узнаете. И наденьте это кольцо на безымянный палец, кольцо Академика. Оно дает вам право на три желания. Вы можете сказать их в конце сегодняшней стражи. Но только учтите — первое желание может быть выполнено только в течение минуты. Второе — в течение одного часа. Третье — в течение одного дня.