Сухбат Афлатуни - Глиняные буквы, плывущие яблоки

Причем Учитель, кажется, знал и о шпионстве Азиза, и о болезни старика. Как-то он повел все младшие классы, человек тридцать, к Старому Учителю с разными подношениями в виде рисунков, поделок и прочей детской фантазии. Делегацию впустили во двор, к ней вышел Азизка и, следуя командам старика, доносившимся из дома, забрал с поклоном школьные дары. Потом гордо из дома вынес пыльную книгу Чернышевского и передал Учителю, попросив обратить внимание на дарственную надпись. Учитель не только обратил внимание, но даже зачитал вслух.

«Учиться, учиться! Стать полезным сыном планеты Земля! Это — долг. Я дарю вам эту книгу, а сам-то тяжело болею. Пусть она вас ведет. Положите эту книгу в школе на видное место и протрите с нее пыль, а я это сделать не могу, потому что старенький и проклятые крысы съели тряпку.

Целую вас, о дети, своими слабеющими губами. Ваш дедушка Учитель».

Школьники похлопали.

После этого культпохода позиции Учителя в селе на какое-то время укрепились. Конечно, старик не подпустил его к себе и книгу дарил не ему лично, а школе и родине. Но к таким чудачествам заслуженного человека уже привыкли; зато стало ясно, что между ним и Учителем существует какая-то связь.

Вообще Учитель часто водил детей куда-то во время уроков. «Это он вместе с детьми уроки прогуливает, бездельник», — говорили в селе. Куда он их водил, тоже было под покрывалом загадочности. Школьники возвращались после таких походов сытыми и не просили пить. Объяснить, куда они ходили, дети не могли. «Там красиво было». «Птицу слушали». «Дерево нашли. Смотрели, как на нем яблоко растет». Куда же вы ходили? «Учитель знает».

То, что дети возвращались сытыми и напоенными, смягчало родителей. Ну, ходят куда-то. А тут осень, к зиме готовиться надо, кизяк запасать, хлев утеплять, чтобы корова раньше времени в мороженую говядину не превратилась…

А еще весь месяц сухой простоял, капли дождя из себя не выдавил. Опять пришлось посольство в соседние села отправлять, тайком от Председателя трактор с водой просить.

Председатель с их председателями был в политической ссоре, и нас с ними тоже ссориться агитировал. Пока мы, говорит, тут с вами от Александра Македонского происходим и жемчужины культуры сохраняем, — эти грубые кочевники нашу воду пьют и нашу землю своими тракторами топчут. «И еще, не забывайте! они наших жен хотят насиловать. Этому они даже своих детей в школах учат, я эти учебники видел!» Эх, артист-человек, его хоть на сцену Большого Театра поставь — зрители даже не заметят, что перед ними вместо Лебединого озера наш Председатель руками машет.

Каждый раз у него какие-нибудь новые истории про соседние села с языка сыпались. То скажет, что соседнее село заболело заразной болезнью, от которой под ногтями заводятся беленькие человечки, говорящие только по-китайски, а по-нашему ни бум-бум. (Многие сельчане тут же бросались разглядывать свои ногти). То расскажет — как раз в год, когда в том селе бахча уродилась, — историю про одну их семью, которая какое-то американское удобрение в землю положила. А когда сняла выросший арбуз и стала его резать, то этот арбуз на семью набросился, и съел ее всю, и только косточки выплюнул: пю-пю-пю-пю-пю.

Не ограничиваясь пропагандой, Председатель иногда собственноручно устраивал облавы, объезжая с Участковым границы села. Нарушителям устраивалась политинформация с элементами кулачного боя и отбиранием излишков скота.

Спасало то, что Агроном или Участковый успевали, за установленную цену, предупредить село. Пострадавших почти не было.

В нормальные же дни мы свободно ходили в соседние села, у многих там были родственники или приятели. Эти родственники-приятели служили, так сказать, бесценными водопроводными кранами, которые спасали нас в безводные времена. Их села находились к Каналу ближе, до них вода еще как-то доползала. В прежние времена воды и на нас хватало. У нас и свой Гидротехник имелся. Теперь он только в ведомостях сохранился, по которым сын Председателя себе зарплату забирает.

Короче, стали тайком с другими селами договариваться, скидываться на трактор с цистерной. Учитель, кстати, тоже скинулся. Это опять не понравилось — прежних учителей село поило. Ладно, помусолили один вечер этот факт, пошлифовали языком, и махнули рукой. Не до этого.

Но тут из школы новая загадка просочилась.

Кто-то заглянул в школьную тетрадь, куда обычно только сами дети заглядывают. Там палочки какие-то, кружочки, форфур какой-то — мало ли, какая глупость может в школьной тетради оказаться. Пусть Учитель в этом учебном навозе ковыряется и оценку ставит. А родителю главное, чтобы из этого навоза человек вырос с дипломом о среднем образовании. А эти палочки-кружочки и «три яблока плюс два пальца» пускай дорогой Учитель кушает.

Так бы тетрадка, заглянувшая в мозолистую родительскую руку, и легла обратно на стол или пол… Если бы не легкая дрожь, которая в этой руке вдруг началась при виде этих самых форфуров и палочек. Дрожь была приятной, но странной. Пока шло чтение, этой волшебной дрожью успело заразиться все тело. Рука закрыла тетрадку и стала задумчиво скрести затылок.

Через день затылок скребло уже все село, отчего воздух наполнился зловещим наждачным шорохом. Теперь детей прижали к стенке и стали махать у них перед лицом тетрадками: это что, а? Это что за палочки вы за спиной родителей в тетрадках рисуете, а?

Много всяких «а» посыпалось на несчастных школьников.

У детей глаза стали с обеденную чашку. Они нас не понимали.

Это же алфавит!

Что?

Алфавит!

Буква «А» — «Алейг», «Б» — «Барфаид»…

«А, барфаид? — говорили, кричали, шептали родители. — Какой барфаид? Когда мы учились, никого барфаида не было!»

И снарядили ходоков к Председателю. Он человек хитрый, государственный, — пусть во всей этой китайской азбуке и разберется.

Ясным октябрьским днем ходоки прошествовали под повешенным вверх ногами «Добро пожаловать» и были досмотрены мужественной Ханифой-опой на предмет терроризма: Участковый оказался в отлучке.

Позвенев немножко в «рамке» и купив у Ханифы носки и жвачку, ходоки добрались наконец до Председателя.

— Та-ак, с чем пришли? — спросил Председатель, мрачно поглаживая себя по животу. Гладил он против часовой стрелки, что было дурным предзнаменованием.

Ходоки объяснили: такой барфаид, что полный форфур.

Председатель уставился на злосчастный алфавит. Рука на животе замерла.

Ходоки разглядывали облупившийся пол, на котором тоже мерещились черточки новой письменности. Из углов мертвой рыбой поблескивали пустые водочные бутылки.

— Да… — сказал Председатель. — Еще когда в первый день он отказался со мной выпить, я тревогу почувствовал. «Такой, — думал я, — человек и дом может поджечь, и алфавит какой-нибудь придумать, и даже…» Кстати, он детей насчет меня ничему не учил? Ничему? Что молчите? Вы — народ, вы — демократия, вы должны интересоваться, что у вас в школе творится — агитирует учитель против меня или нет… Почему, почему я один все должен узнавать-решать?!