Сухбат Афлатуни - Глиняные буквы, плывущие яблоки

С этим даже Иван Никитич выразил согласие: нобелевская селу бы не повредила. А то, куда не плюнь — никакого прогресса и кучки мусора. Хотя, если даже и пришлют эту премию, то Председатель сразу ее к себе в карман положит и скажет, что она у него там всю жизнь валялась.

Не любит Иван Никитич Председателя; тот к нему тоже без всякой нежности относится.

А я, наоборот, Ивана Никитича всегда уважал. Потому что он — уважаемый человек, а уважаемого человека нельзя не уважать. Особенно если он твое уважение ценить умеет, и еще бывший ударник труда. То есть он, наверное, и сейчас ударник, если под прежним углом зрения на него посмотреть. Только кто на него сейчас так смотреть будет? Председатель смотреть не будет, первым отвернется или вид сделает, что навоз на своих калошах разглядывает.

В общем, много я могу хорошего рассказать о друге Иване Никитиче, но надо про учителя не забывать. Все-таки главный герой у нас он, а Иван Никитич просто проходит вокруг него красной нитью.

Поговорив о призраках, вернулись к нашим сельским мозолям. Тут мне снова пришлось взять слово и рассказать о селе и его процессах. В этом я, правда, замахнулся на хлеб Председателя, ему ведь тоже захочется удивить учителя какой-нибудь красочной цифрой. Поэтому я больше на историю напирал, тем более что о нас вообще можно целый учебник написать.

Чтобы сразу все стало ясно, скажу, что мы происходим от Александра Македонского и его воинов. То, что они здесь побывали, помнят все. Конечно, никаких надписей об этом не сохранилась, ни на заборах, ни на других местах. Греки народ культурный; на заборе, хоть им сто рублей пообещай, не напишут. Потом, сколько на заборах ни пиши, греческого здесь до сих пор никто не знает. Они тут на местных красавицах женились, а для этого дела даже тоненького русско-узбекского разговорника вполне хватает.

В общем, историки из центра нам научно объяснили, как у древних греков происходило оплодотворение покоренных народов и какое значение это для всех имело.

А то, что мы от Александра, так это еще наши деды рассказывали. И просто в зеркало или даже лужу можно посмотреть: глаза у нас светлые, и зубы как у их статуй.

Кстати, одну статую здесь недалеко раскопали, лет двадцать назад. Но нам даже пощупать ее не дали, сразу увезли изучать в Москву. Мы все ждали, ждали, когда они там статую в покое оставят, нам вернут, чтобы мы, наконец, могли почувствовать, от кого происходим. Даже место ей в сельсовете освободили. Потом, когда Москва нашей столицей быть расхотела, решили мы эту статую хотя бы за вагон бахчи выменять, тогда еще вода была, и пожертвовать арбузами возможность имелась. Но наши ходоки нигде в Москве эту статую не нашли, хотя приметы мы им сообщили точные, размер груди и горловины на листочке написали.

Тут я прервался, потому что мы уже дошли до сельсовета.

Иван Никитич сказал, что вовнутрь он не зайдет, потому что — чего он там не видел? Мы с Мусой, наоборот, имели дела к председателю и хотели, пристроившись к новому учителю, их решить.

Нам повезло — Председатель оказался на месте.

Сельсовет, он же Правление, он же Музей А. Македонского, — одноэтажное здание с надписью «Добро пожаловать» на двух языках, причем транспарант с русской надписью висит вверх ногами. Получилось это нечаянно и провисело так дней десять, пока кто-то не обратил внимание и не выступил с рационализаторским предложением повесить русское «Добро пожаловать» как положено, ногами вниз. Председатель, как обычно, сказал, что разберется. Еще двадцать дней он разбирался, потом сказал, что отношения с Россией сейчас неопределенные, поэтому пусть пока висит, как повесили. А на предложение некоторых «вообще снять это приветствие» Председатель сощурился и ответил, что, поскольку отношения с Россией сейчас неопределенные, пусть висит.

Впрочем, учитель не обратил на пожелание добро пожаловать никакого внимания. Какая-то невеселая мысль, как случайно проглоченная косточка, сидела в нем и царапалась изнутри.

— Стоять!

У нас даже рты от удивления раскрылись.

Ноги, как колеса тормозящей машины, сделали пару бессмысленных шагов и тоже остановились.

— Стоять, кому сказал!

У входа в сельсовет сидел наш Участковый с канцелярской книгой и неизвестной большой собакой.

Собака, в отличие от Участкового, улыбалась и показывала всем язык.

Рядом стояла какая-то конструкция, подпертая табуреткой и партой, чтобы не упасть. Если присмотреться, то это был выломанный откуда-то дверной косяк. Можно было даже прочесть накарябанное на нем нелитературное слово.

На подпиравшей косяк табуретке сидела жена Участкового, дородная, с синими от злоупотребления усьмой бровями. Она тоже улыбалась. Перед ней красовалась другая табуреточка, на которой лежали сигареты, несколько помятых конфет, насвай и другие продажные вещи.

Мы с Мусой переглянулись. Ничего такого здесь еще неделю назад не замечалось.

Участковый, прогуливаясь своим подозрительным взглядом по нашим лицам, сказал:

— Документы — мне, драгоценности и все, что звенит, — ей!

И ткнул своим откормленным пальцем в сторону супруги.

Муса, который вообще среди нас самый непримиримый борец, — возмутился:

— Искандер-акя, это что такое? Какие документы? Ты, что ли, с моим двоюродным братом со стороны отца в одном классе не учился, тройки вместе с ним не получал? Меня не знаешь, что ли? Какие я драгоценности должен твоей супруге отдавать?

— Тихо стой! — перебил его Искандер-Участковый. — А то сейчас собаке на тебя доложу, она тебе рот откусит.

Собака завиляла хвостом. Искандер вытер лившийся из фуражки пот:

— Не нужны моей жене твои паршивые драгоценности… Инструкция такая! Сдашь государству — через пять минут оно тебе их в личные руки вернет. И другие изделия: ключ-млюч, протез-велосипед… Террористов ждем, понимаешь?

— Каких террористов?

— Обыкновенных, — ответил Участковый, обиженно поглаживая собаку. — Телевизор глазами смотреть надо. В телевизоре — все сказано.

— Искандер-акя, ты же умный человек, знаешь, что у нас давно света нет: какой телевизор без света работать согласится?

— Откуда я знаю, я что — телемастер, что ли? Может, террористы вам телевизор на батарейке подарили, сейчас техника на все способна… Говорю: инструкция.

— Искандер-акя, — говорил Муса, — может, кто эту инструкцию писал, с моим братом не учился и к дяде моему, у которого на войне ногу оторвало, гостить не ходил. Но ты же учился и ходил, и меня знаешь, и его вот тоже…

Муса показал на меня.

— А этот молодой человек — кто? — Участковый, наконец, проявил давно скопившееся любопытство в отношении учителя.

— Он — наш новый учитель! — крикнули мы с Мусой. — Не слышал разве?