Джордж Микеш - Цица: Биография кошки

Бинки сказал, что Цица исчезла во вторник 17 мая, то есть за три недели до моего возвращения. Это не было похоже на одно- или двухдневную отлучку по своим кошачьим делам. Три недели! Тут уж не скажешь: «Вернется, никуда не денется!» У нее было время вернуться. Напрашивался вывод, что Цицы уже нет в живых.

Реакция наступила не сразу. Вечером я отправился в гости и весьма весело провел время, потягивая виски и болтая с друзьями.

Но когда я вернулся домой, до меня дошло, что Цицы у меня больше нет. Она не дожидалась меня за дверью, громко возвещая, что проголодалась, она не прыгнула в окно, увидев мое возвращение, откуда-нибудь из-под машины или со стены. Никто не требовал ужина, никто не забрался ко мне на ночь в постель.

Я увидел обрывок веревочки, который был нашей любимой игрушкой, и на глаза мне навернулись слезы. Я никогда больше не увижу Цицу, подумал я и заплакал.

Сердце мое разрывалось, но одновременно я злился на себя и стыдился своих слез. Когда я плакал в последний раз? Девять лет тому назад, когда умерла моя мать. В 1973 году умерла моя сестра Хеди. Я ее очень любил, но на ее похоронах не плакал. Когда мне сказали про смерть Б., я очень огорчился, произнес все подобающие случаю слова и переменил тему. Б. жил в Будапеште, я живу в Лондоне. Он немало значил в моей жизни: я знал, что в далеком Будапеште живет милый человек, который когда-то был мне близким другом и который теперь стал знаменитостью, чьи портреты часто появляются в венгерских театральных журналах. Но жизнью мы жили разной. А Цица была частью моей каждодневной жизни: она мяукала, когда хотела есть, сопровождала меня в магазины и ждала, когда я выйду из дома, под чьей-нибудь машиной. Она зависела от меня.

И все-таки не чудовище ли я? Я спокойно воспринял известие о смерти Б., я даже не очень переживал во время долгого и мучительного умирания своей сестры. И вот плачу — в шестидесятилетнем возрасте — из-за смерти или исчезновения своей кошки, которая поначалу была моей только наполовину.

Я всячески поносил себя. Я не только чудовище, но к тому же еще и дурак! Меня всегда раздражала сентиментальная английская болтовня о ненаглядных кошечках. Я безбожно издевался над дурацким культом кошки в Англии. И вот я сам… да если бы кто-нибудь сказал мне, что со мной такое может случиться, я бы ни за что не поверил.

Но все было бесполезно. Я всегда вступаю в спор со своими эмоциями с помощью доводов разума. И разуму часто удается выиграть этот спор. Но на этот раз в голове у меня упорно крутилась мысль: «Я никогда больше не увижу Цицу», и доводы разума были совершенно бессильны.

Когда меня спрашивали, с кем я живу, я всегда отвечал, что живу один. И вдруг я понял, что жил не один. Я жил с Цицей. Я поглядел в окно, надеясь на чудо. Но занавеска висела неподвижно.

Вот теперь я буду жить один.

На следующий день я почувствовал, что надо что-то делать. Но что? Я бросился к ближайшему газетному киоску и попросил разрешения повесить на стекле объявление о пропаже кошки, обещая вознаграждение всякому, кто хоть что-нибудь знает о Цице. Позвонила моя жена Лия. Мы с ней разошлись, но остались друзьями. Ее подруга, большой знаток кошек, говорит, что, когда избалованных кошек бросают одних, они впадают в жуткую депрессию, уходят из дома, и их часто подбирают жалостливые люди, приняв за бездомных. Но в конце концов, эти кошки возвращаются домой, бывает, не раньше, чем через год или два.

Я позвонил Мэй. То, что я от нее услышал, как ножом полоснуло меня по сердцу. Она сказала, что Цица несколько раз к ней приходила. (Видимо, у кошек память гораздо лучше, чем мы воображаем. Когда Мэй понадобилась Цице, та сразу про нее вспомнила.)

— В дом я ее не пустила, — сказала Мэй. — Мне не хотелось, чтобы она опять повадилась жить на два дома. Но она продолжала приходить. Мой сын Рики высказал предположение, что вы куда-то уехали. Этого не может быть, сказала я, он бы меня известил. Кто же станет заботиться о Чернушке? Однажды в шесть часов утра я услышала за дверью отчаянное мяуканье. Это была она. Я все равно не пустила ее в дом. Мне и в голову не приходило, что вы могли уехать, не сказав мне.

Все постепенно прояснялось. Цица была самой избалованной кошкой в Фулеме. Когда я ее вдруг бросил, она пошла к прежней хозяйке, но та ее прогнала. Бедная кошка, наверно, изнывала от горя.

— Что же мне теперь делать? — спросил я Мэй. Она была толковая женщина и хорошо разбиралась в кошачьих повадках.

— Теперь вам надо ее искать.

— Искать кошку в городе с десятимиллионным населением, в котором живет добрых пять миллионов кошек?

— Да не станет она бродить по всему городу. В Хайгейте или Илфорде ее быть не может. Она где-нибудь поблизости.

— А если она погибла?

— Тогда вы ее не найдете.

Ничего себе, подумал я. Одному разыскивать кошку в целом Лондоне! Я сплюнул. Какой вздор! Эта кошка довела меня до полного идиотизма. То начинаю плакать, то принимаюсь себя жалеть! Но убедить себя махнуть на это дело рукой я не смог.

Во второй половине дня я отправился на розыски Цицы. Со мной пошел приятель. Сначала мы двинулись по нашей стороне вверх по Фулем-роуд — я знал, что Цица никогда не перебегала эту улицу. Кошек в Фулеме живет уйма. Каждый день, проходя по улице, я встречал десятки различных кошек. Но на этот раз за первые полчаса мы не увидели ни одной.

— Погляди! — вдруг крикнул мой приятель.

На куче старой мебели сидела черная кошка. Я смотрел на кошку, кошка смотрела на меня. Мне она показалась незнакомой. Выражение ее лица было загадочное и высокомерное. Я подошел поближе. Она повернулась и ушла. Я постучал в ближайшую дверь. Открывшая мне женщина подтвердила: да, это ее кошка. У нее их целых четыре. Она обожает черных кошек, а других расцветок не любит. Когда я ей сказал, что потерял черную кошку, она прониклась ко мне сочувствием, записала мой телефон и адрес и обещала позвонить, если увидит незнакомую черную кошку.

Примерно подобным же образом отреагировали на мои просьбы и другие жители Фулема. А я-то думал, что люди будут пожимать плечами и отмахиваться: «Что ж теперь поделаешь? Ищите. Я-то как могу вам помочь?» Но ничего такого я не услышал. Все были очень озабочены пропажей Цицы. Это оказалось главным событием месяца — после юбилея королевы.

Мы с приятелем шли все дальше, выглядывая черных кошек и, наконец, дошли до газетного киоска. Мой приятель решил купить пачку бумажных салфеток. Киоскерша предложила мне повесить объявление и у нее. Чем больше, дескать, тем лучше. Я написал текст объявления, в котором опять обещал вознаграждение, подал его киоскерше и спросил, сколько мы ей должны.

— Двадцать пять пенсов.

— Но вы сказали, что столько стоят салфетки. А за объявление?