Джордж Микеш - Цица: Биография кошки

Долгое время я жил под страхом, что все узнают о моем позоре. Но этого не случилось. Так что сейчас я впервые поверяю миру свою позорную тайну.

Из всех животных мне больше всех нравились лошади. Они были такие большие, грустные и добродушные. Некоторые везли легкие коляски, другие были запряжены в тяжелые телеги, груженные жадностью и бессердечием. Иногда лошади не могли сдвинуть с места увязшую в грязи телегу, и тогда их хозяева яростно ругались и зверски полосовали их кнутом. Спины лошадей и так были покрыты незажившими рубцами от прежних избиений, и из них начинала сочиться кровь. Как им, наверно, было больно! Лошадь изо всех сил напрягала ноги и все свое измученное тело, чтобы сдвинуть телегу, но кнут по-прежнему со свистом опускался на ее спину. Кучер ругался, лошадь истекала кровью, а прохожие и внимания не обращали на эту сцену. Такова, дескать, жизнь. Кучеру надо заставить лошадь вытащить телегу, и они испокон веку добивались этого именно таким способом. При чем здесь жестокость? Такова жизнь.

Наверно, именно тогда у меня выработалось необыкновенное отвращение к любым побоям. Мои родители никогда меня не били. Учителя в школах ни разу не тронули меня пальцем. Драться с другими мальчишками мне приходилось, хотя не очень часто (я был не драчлив и не слишком храбр), но это было совсем другое дело. Я мог отвечать на удары ударами — даже если оборонялся я не очень успешно. Лошадь же защитить себя не могла. Я довольно уравновешенный человек, добродушный лентяй, но, если бы меня кто-нибудь ударил — даже человек значительно сильнее меня, даже вооруженный человек, — я бросился бы на него с кулаками и попытался бы разорвать его на куски, независимо от того, чем бы мне это грозило. Это была бы месть за лошадей Шиклоша.

А затем в нашей жизни появился Виктор.

Моя мать была очаровательной, добродушной и совершенно безалаберной женщиной, но она всегда была первая готова смеяться над совершаемыми ею глупостями и постигавшими ее незначительными бедствиями. Отец ее обожал, но и дразнить очень любил. Однажды она решила, что нам надо купить новый набор кастрюль. Она не была бережливой женщиной — скорее наоборот, — но у нее случались приступы бережливости, которые обычно обходились довольно дорого. Так вот, она решила, что купит кастрюли на ярмарке. Ярмарка проходила в Шиклоше четыре раза в год, и действо это было шумным и сумбурным. Две или три улицы заполнялись палаточными ларьками. Большинство продавцов были крестьянами, но имелись среди них и ремесленники, и все это организовывалось ловкачами из окрестных городков. Мама столько говорила о новых кастрюлях, что вся наша семья жила в нетерпеливом ожидании ярмарки. Наконец-то у нас в доме появится новое сокровище.

Мама пришла с ярмарки раскрасневшаяся и радостная.

— Ну и где эти хваленые кастрюли? — спросил отец.

— Я не купила кастрюль, — ответила мама. — Вместо них я купила биклу.

«Бикла» — это венгерское слово, которое неизвестно девяносто девяти из ста венгров. У меня есть два прекрасных словаря венгерского языка, но «биклы» нет ни в одном из них. Возможно, что это слово из какого-нибудь местного диалекта.

Отец, уроженец Шиклоша в четвертом поколении, тоже никогда не слышал этого слова.

— Что такое «бикла»? — спросил он.

— «Бикла», — снисходительно объяснила мама, — это крестьянская юбка из семи слоев материи, которую надевают на праздник, особенно на свадьбу.

Отец согласно кивнул.

— Но ты сказала, милочка, что купила «биклу» вместо кастрюль? Разве она может заменить кастрюли?

— Разве я сказала «вместо»?

— Сказала.

— Гм. Я купила «биклу» вместо кастрюль в том смысле, что я истратила на нее деньги, которые предназначались на кастрюли.

— А ты будешь надевать эту семислойную юбку на праздники, например, наденешь ее на свадьбу Магды Маутнер?

— Я собираюсь разрезать ее на кусочки, — с достоинством ответила мама, — и наделать из кусочков кухонных полотенец и тряпок для вытирания пыли.

— Полотенца, конечно, — вещь полезная, — сказал папа. — Они пригодились бы вытирать кастрюли, если бы у тебя были кастрюли.

Мама объяснила, что ей, видимо, придется пока обойтись без приличных кастрюль. Но когда она купит кастрюли, ей понадобятся тряпки и полотенца, чтобы их вытирать. Какая же разница, в каком порядке покупать эти очень нужные вещи — сначала кастрюли, а потом тряпки, или наоборот?

— А может, тебе просто пойти в магазин госпожи Тренкерт и там купить кастрюли?

— Нет! — решительно отрезала мама. — Я подожду следующей ярмарки.

Мы с братом (мне было восемь лет, а ему три) тоже с нетерпением ждали следующей ярмарки. Интересно, что на этот раз мама купит вместо кастрюль?

Она купила щенка.

Вместо кастрюль она принесла домой крошечного щенка-дворняжку, в родословной которого, без сомнения, насчитывалась добрая дюжина разнообразных пород. Особенно четко проглядывались предки-фокстерьеры. Он был черный с белым пятном на груди и огромными отвислыми ушами коричневого цвета. Мама назвала его Виктор. Почему Виктор, мы так и не поняли. Родственника по имени Виктор у нас не было, да и вообще у мамы не было даже знакомого Виктора, которого она бы особенно любила или ненавидела. Может быть, она назвала щенка Виктором, что значит «победитель», потому что он победил кастрюли.

Мы все немедленно влюбились в Виктора. И тем не менее через три дня он был приговорен к смерти. Он совершил страшное преступление — укусил моего младшего брата Тибора. Виктор грыз косточку, а Тибор, которому было всего три года и который раньше почти не имел дела с собаками, попытался эту косточку у него отнять. Виктор не понял, что тот с ним всего-навсего играет, тяпнул его за руку, и из ранки пошла кровь. Позвали доктора — нашего дядю — и несколько дней Тибор ходил с вымазанной какой-то зеленой мазью рукой. Отец объявил, что Виктор умрет. Он не согласен, чтобы у него в доме жила свирепая собака, которая будет рвать на куски его детей и всех заражать бешенством. Он объявил нам, что вызвал ловца собак Слободу, который увезет Виктора и убьет его. В доме воцарилось уныние. У Тибора с его зеленой рукой был самый несчастный вид — ведь это из-за него Виктор был обречен на гибель. Мама была на нашей стороне — отчасти потому, что она тоже полюбила Виктора, а отчасти потому, что уничтожение Виктора как потенциального убийцы детей доказало бы, как неудачно она поступила, купив его вместо кастрюль — уж кастрюля точно никого бы не покусала. К вечеру папа смягчился: ладно уж, он не отдаст Виктора Слободе, но кому-нибудь его все-таки надо отдать. В доме он его не потерпит. Но на следующее утро он простил его окончательно: пусть остается. Виктор получил строгое предупреждение, сделанное чрезвычайно суровым голосом.