Виталий Ахрамович - Сказки для магов

А теперь побежали умываться".

Рассказывая, мышка так вошла в образ бабули, что последние слова курочка отнесла к себе и невольно поддалась словам:

- Побежали.

- Какая ты смешная, Ряба.

- Нам, наверное, лучше возвращаться к дому, - опомнилась курочка.

- Ты утомилась? - спросила мышка.

- Немного.

- Тогда пошли.

Они прошли часть пути в молчании. Курочка была под сильным впечатлением от рассказанного. Мышка чуть-чуть капризничала внутри себя от недосказанности. И курочка это через некоторое время почувствовала. Ей стало неудобно перед мышкой. Она раздваивалась. С одной стороны - ей хотелось глубже и сильнее, может быть наедине с собой, освоиться с рассказанным; с другой стороны - она чувствовала, что не вовремя прервался рассказ и мышка может надолго обидеться, а этого ей никак не хотелось.

- Она учила тебя летать, - задумчиво проговорила курочка, не обращаясь к мышке.

- Она учила меня новым соотношениям, - спокойно, но быстро ответила мышка.

- Получается, что звук и Томление могут изменить живое существо.

- Никто не знает, кто есть кто... Так выходит... - помогла курочке мышка.

- Мне кажется, что-то важное было потом, когда кончилось умывание, - деликатно сказала курочка.

- Потом было много всего. Мне хотелось рассказать, как бабуля плескалась у колодца, после всего с нами бывшего ночью.

- Рассказывай.

- Но теперь что-то изменилось вокруг. Я не смогу рассказать так, как нужно. Теперь мне вспомнился совсем, совсем другой случай. Однажды, после какого-то моего одного вопроса бабуля приволокла на середину избы гору ткани и разложила перед собой. По правую руку, усевшись прямо на пол, она положила полотно очень красивой вышивки, по левую руку - мятую грязную тряпку, а к себе на подол - простую, даже ещё не белёную ткань, и сказала:

- "А теперь слушай меня не как мышь, но как дева", - сама она успела переодеться и преобразиться, теперь ей было на вид не больше тридцати лет. Она заговорила медленными сильными словами, которые отпечатывались навеки:

- "Жизнь длится дольше, чем мы можем себе представить. Опыт можно рассматривать, как кольцо: у одних скромнее, у других богаче, но он всегда замкнут и ограничен. Можно знать многое, а можно знать ВСЁ. Многое знание уважаемо, Всезнание испытуемо. Если кто говорит, что знает многое, в большинстве случаев так оно и есть, ибо можно знать бесполезное - и бесполезное будет множеством. Многим - множество. Однако можно встретить тех, кто говорит, что знает всё - это или безумец, или мудрец. Если он знает всё и несчастен, если жалуется и сетует - он лжец, он не знает ничего. Но тот, кто говорит: я знаю всё, и улыбается, он мудрец, он действительно знает всё; улыбка его означает, что знать всё - это значит: знать всё, что нужно в непритязательности. Он знает, что всей мудрости должно хватить лишь на одно: чтобы пасти улыбку своих уст.

Этого ни понять, ни запомнить нельзя. Поэтому можно со спокойной душой предоставить всё это чувствам, и они не подведут.

А теперь смотри. Вот слева от меня лежит замызганная хозяйственная тряпка, а справа красиво расшитое полотно. И то, и другое сделано моими руками. И то, и другое есть в каждом доме. И то, и другое можно видеть в каждом действии, везде и вокруг. Весь мир - это изделие. Или дрян о, или украшение. Обыватель старается жить правильно и делает ошибку за ошибкой. Из его ошибок вьются рисунки судьбы.

Вот прямо передо мной лежит чистая неотделанная ткань", - бабуля взяла её в руки и позволила ей развернуться. - "Это мир первозданный, данный нам при рождении. Это чистая жизнь", - с этими словами она положила передо мной кусок ткани. А я ничего не понимала, но честно смотрела минуту-другую, затем подняла глаза на бабулю. В её руках уже была грязная тряпка, и она сказала: "Это тоже мир, но мир, который делают обыватели. Они превращают жизнь в обиход, в пыль, в мятость. Что бы ни было у него в душе, он творит из всего вот такую тряпку. Все свои сомнения, мучения он приписывает миру, и мир превращается в грязную тряпку. Обыватель не знает, что мир и жизнь без него - как то полотно, что было перед тобой. Свою жизнь можно скомкать и превратить в мусор, но нельзя забывать, что чистота - основа жизни.

Мир и жизнь не ограничены нами, они пребывают сами по себе. Мир - это нескончаемая лента ткани. А моя - именно моя жизнь - суть лишь островок, лоскут, с которым я должна знать, как обращаться. Его можно расшить орнаментами, которые всегда будут чаровать, радовать, учить. Мир можно и должно превратить в радость".

Бабуля взяла третий кусок и пододвинула его ко мне. Это была расшитая скатерть. Весь кусок был орнаментирован. Узоры не мешали друг другу, они дополняли один другого; они взаимно расшифровывались и предлагали в ненавязчивой форме присмотреться к ним внимательно: потому что даже при первом взгляде они тихо нашёптывали о чём-то важном. Приглушённая, чуть сокрытая повесть привлекала чёткостью сцеплений в орнаментировке, составленной из доброжелательного смешка фигур. Ровность стёжек сообщала не только о навыке Мастера, но и о его безоговорочной безмятежности.

Я уже не помню деталей, но никогда мне не забыть ту обстановку поглощённости, которую создала бабуля в этом уроке. Весь мир куда-то уплыл и растворился, не было никого, кроме бабули и её полотнищ, её слов, её мудрости. Все тревоги и страхи оставили меня. И, в то же время, внутри меня было ощущение, что мой мир, моя жизнь углубились и расширились. Напряжение, плывущее в непосредственности, дало чарующее ощущение наполненности и заглушило силу оглупляющей повседневности. А бабуля говорила и приговаривала: "Ты многое позабудешь из сказанного, но в нужный момент всё необходимое всплывёт и поможет тебе".

Из всего - больше прочего мне запомнилось, как в её руках неожиданно оказалась нитка с иголкой, и она вернулась к забытой, как мне казалось, теме:

"Я хоть и Баба-Яга, но прежде всего я баба. А всякая баба - это вот", - и она подняла нитку перед собой, - "эта нитка, толстая или тонкая, кручёная, цветная или ещё какая..." - бабуля принялась тыкать ниткой в полотно, словно желая воткнуть её, но та гнулась и мялась о полотно, - "вот так и баба. Как нитке нужна игла, так бабе нужен мужик. Без мужика баба будет вечно вот так тыкаться и мяться. И нет от неё проку. Мужик впереди, баба за ним. Так и ткётся узор за узором. А Кощей не любит людей и духа человеческого не выносит. А коли ему никто не нужен, то мне ли искать. Я игла, а он нитка? - Нет! Моё дело - не обрываться. Нет хуже гнилой нитки..."

- "И ломаной иглы", - робко вставила я.

- "Умница ты моя", - взметнулась бабуля, и мы покатились по полу. Она держала меня в ладони, каталась по полу, смеялась и приговаривала: "красатуля ты моя серенькая".